Стивен Прессфилд - Солдаты Александра. Дорога сражений

— Война все меняет, — говорит Флаг. — И меняет не так, как мы ожидаем.

И то сказать, Лука, например, лишился глаза и настрадался в плену, но воспринял и то и другое как нечто естественное, с удивительным стоицизмом. Набрался, как он говорит, ума-разума. Что ж, возможно. Ведь с того дня, как мы покинули Македонию, прошло двадцать пять месяцев. А по ощущениям — двадцать пять лет.

— До поры до времени солдата поддерживает мечта о возвращении домой, — говорит Флаг. — Так и с Лукой. Он считал дни, оставшиеся до конца службы. А теперь понимает — дни идут, и конца им все нет.

Конца не будет, похоже, и этаким вывертам Флага. Этот малый не перестает меня удивлять. Всякий раз, когда мне кажется, будто я с ним сравнялся, на поверку выходит, что до него шагать и шагать. Я честно рассказываю ему о том, что чувствовал, попав к дикарям.

— Нам вдалбливали, что суровые испытания закаляют людей, добавляют им силы, отваги. Это ложь! Вся твоя стойкость, все твое мужество летят псу под хвост, когда понимаешь, насколько ты слаб и ничтожен. Ужасное состояние.

Это чистая правда. Плен сломал во мне что-то. Стоит вспомнить о нем, и я снова трясусь. Дюжину раз на дню у меня подгибаются ноги. Я с детства привык рассчитывать на себя, не очень-то полагаясь на вышнюю помощь. А теперь начинаю задумываться, не пора ли пересмотреть свои взгляды.

— Солдату вообще незачем думать. — Флаг мог бы и промолчать, я его все равно бы услышал. — Вот для чего боги создали панк и назз.

Мы пьем. Теперь я понимаю толк в выпивке. Мы напиваемся до бесчувствия. Бесчувствие — это хорошо. Оно способствует исцелению.

Правда, моя правая рука по-прежнему бездействует, и полную до краев чашу мне приходится поднимать левой рукой.

Лекари говорят, что череп мой проломлен и что вообще по всем правилам я должен был остаться на отмелях Благоносной. Ну а сколько времени займет лечение? Этого они не знают. Как не хотят знать, что каждый шаг по больничной палате отдается в моей несчастной башке и что порой из нее что-то выпадает. А может, падает вся моя черепушка, но потом подскакивает и садится на место. Погремушка какая-то, а не башка.

Лука за полученные ранения награжден Бронзовым Львом. Я тоже, вторично. А еще Лука удостоен царского венка за доблесть и произведен в младшие командиры. Кроме того, мы оба премированы годовым жалованьем, а все наши долги перед армией списаны. Звучит это, конечно, здорово, но не следует забывать, что нам предстоит заново приобретать лошадей, снаряжение и все такое.

Наши женщины с нами. Они были посланы в Мараканду, но вскоре вернулись. Гилла беременна, она понесла еще в начале лета, о чем неопровержимо свидетельствуют раздавшиеся одежды. Счастливая дылда ничего и не хочет опровергать, наоборот, говорит всем и каждому, что они с Лукой вот-вот поженятся. Если мужчины из ее рода узнают, что она в положении, никакая сила на свете не удержит их от попыток вспороть ей живот. Гиллу это словно бы не волнует. Родное племя с его жестокими обычаями осталось в прошлом, с которым она безвозвратно порвала. Глядя на нее, нельзя не восхищаться… и не страшиться тоже нельзя.

Остальные девушки сторонятся Гиллы, ее безоглядный бунт их пугает. Она теперь водит дружбу с одной лишь Шинар.

Шинар, кстати, нашла себе работу при госпитале и неплохо справляется с ней. Этому способствуют ее греческий, теперь уже беглый, и полное отсутствие брезгливости.

— Толковая у тебя девонька, — с похвалой говорит мне главный хирург.

И похвалами он не ограничивается, из прачек ее переводят в сиделки, где платят обол за дежурство — четверть дневного жалованья пехотинца. По местным меркам это настоящее богатство. Кроме того, ей выдают специальное платье, а мужской части персонала, независимо от положения, велят относиться к ней уважительно и никаких себе вольностей не позволять.

Шинар, короче, преуспевает. Она тоже меняется.

В продолжение осени (с заходом на самое начало зимы) Александр только и делает, что направляет войска в отдаленные районы страны, во-первых, чтобы не дать Спитамену спокойно восстанавливать силы, а во-вторых, чтобы несколько разгрузить Бактру. Столица края просто не в состоянии справиться с таким наплывом солдат. Из Македонии и из Греции прибывает семнадцатитысячное пополнение, а тут и так уже, с учетом всевозможных нестроевых формирований и всяческого прибившегося к армии люда, общая численность всех собравшихся достигает шестидесяти тысяч человек. Воинский лагерь словно являет собой четвертый по населенности город известного мира, уступающий лишь Вавилону, Афинам и Сузам.