Стивен Прессфилд - Солдаты Александра. Дорога сражений

В жилых кварталах означенной цитадели приходится вести бой за каждый дом. На узеньких улочках всюду завалы, стоит выбить защитников из одного здания, как они тут же перемещаются в следующее или по лабиринту проулков и тупичков обходят нас с тыла. Вражеские стрелы и дротики тучами вылетают из окон и сыплются с крыш.

Мы уже действуем автоматически и возле каждой новой халупы мгновенно делимся на три группы: вскрытия, вторжения и прикрытия. Задача первой группы проста — вышибить дверь, что с успехом и делает пара наших тяжеловесов. Как только дверь падает, внутрь вражьего логова — в доспехах, с клинками наголо — врываются штурмовики, моментально развертываясь вдоль стен, чтобы не попасть в клещи. Все афганские дома спланированы одинаково: жилые помещения в них объединяются коридорами с выходами во внутренний двор. Иногда имеется второй этаж, куда ведет лестница.

Задача штурмовиков тоже вроде нехитрая. Очищай себе комнатенку за комнатенкой, но противник, естественно, всячески старается этому помешать. Зачастую полы проваливаются у нас под ногами, мы падаем в специально отрытые ямы, а на головы нам рушатся подпиленные афганцами балки. Женщины и дети забрасывают нас камнями и черепками, вспарывающими кожу и плоть.

Бывает, мы проникаем в дом с крыши, но тогда раненых трудно эвакуировать в безопасное место, ибо приходится их пропихивать вверх сквозь дыру. Атаковать снизу в этом смысле удобней, но, прорвавшись поглубже, ты так и так неминуемо попадаешь в кромешную тьму. Внутренние помещения афганских домов лишены окон: оказавшись там, чувствуешь себя как в чулане или в шкафу: тесно, темно, а от пыли не продохнуть. Враг в этих норах тоже, конечно, мало что видит, но в отличие от тебя ему все тут знакомо, он может бить и вслепую — на звук.

В одной из таких нор Костяшка получает удар копьем прямо в яйца, а бросившийся ему на выручку Рыжий Малыш лишается уха, и вдобавок под челюстью у него застревает манате — камышовая стрела с особенно хитро зазубренным наконечником. Потом приходится вырезать этот наконечник из раны вместе с ошметками бороды. Удовольствие, как вы и сами, наверное, понимаете, то еще.

Да, на хитрости эти туземцы великие мастера, а уж в притворстве им и вовсе нет равных. Лежит, например, такой тип поперек дороги, с виду труп трупом, но лишь наклонишься, чтобы его оттащить, он вдруг бросается на тебя. Это бы ладно, да ведь в каждой руке у него по кинжалу. В ходу у них и наполненные нефтью глиняные горшки с тряпичными фитилями. Разбрызгиваясь от удара о стену, горящая жидкость липнет к одежде, к снаряжению, к коже. Горе несчастному, на которого попадут эти брызги.

Существует лишь один способ подавить столь ожесточенное сопротивление — это наседать, не давая никому спуску. Мы и наседаем. Раненых врагов добиваем, пленных, замотав им головы их собственными петту, сгоняем в кучи и режем, как скот. Особо густо забитые степняками кварталы выжигаем, как лекари выжигают зараженную плоть. Лишь после того, как целая улица обращается в обугленные развалины, наш старший командир Вол с удовлетворением констатирует, что уж теперь-то там точно чисто.

За пять дней армия вновь занимает все семь крепостей. Афганцам это обходится в пятнадцать (кто говорит — в двадцать) тысяч жизней. Несем потери и мы. Утром под Кирополем на Александра сбрасывают большой камень. Ушибы нешуточные, но уже к полудню царь приходит в себя, правда, возможно, лишь для того, чтобы призвать нас не ослаблять натиск.

На шестой день вся округа раздолбана в прах. Но и мы в аховом состоянии. Глаза мои ввалились, на теле не осталось живого места, повсюду запекшаяся кровь, синяки, ссадины — ни сесть, не поморщившись, ни пошевелиться. И не один я такой, все измочалены вдрызг. Ни пожрать, ни плюнуть, ни помочиться — сил нет ни на что. Мы, словно бревна, валимся наземь и погружаемся в каменный сон.

Чуть позже на нас набредает блуждающий среди развалин историограф Коста. Его появление приводит нас в ярость, нас в тот момент вообще способно разъярить что угодно. Впрочем, писателю это, видимо, понятно, и он держится с подобающей деликатностью.

— Знаешь, что меня бесит в идиотской пачкотне бездельников, без толку портящих восковые таблички? — вызывающе вопрошает Лука и сам же себе отвечает: — Дурацкие фразы, какими они пытаются приукрасить всю эту дерьмовую писанину.

Тон, совершенно не характерный для моего мягкого и всегда обходительного товарища. Что делать, эти шесть дней изменили Луку. Мы все изменились. Мы только и делали, что хладнокровно убивали людей. Безоружных, связанных, с замотанными головами. У нас не было выбора, ведь держать пленных негде, а отпускать их нельзя. Да и можно ли отпустить тех, кого боишься и ненавидишь? Вот мы и выучились разделываться с врагами со спокойствием поваров, расправляющихся с голубями или дроздами. Лука тоже к этому притерпелся, а потом и приноровился. И даже обзавелся кофари, специальным ножом, каким афганцы режут скотину, а точильный камень повесил на шею, чтобы тот был всегда под рукой.