Стивен Прессфилд - Солдаты Александра. Дорога сражений

Каменные напластования за тысячелетия искрошились под воздействием стужи, ветра, воды и жары. Твердь превратилась в оползающий под ногой щебень. Один неверный шаг — и ты уже, что называется, «занесен во все книги». По слухам, подобные осыпи тянутся чуть ли не до Кавака, а то и дальше, однако там, наверху, будет не лучше, а еще хуже. В это не верится: хуже вроде бы уже некуда. Речные русла, вдоль каких мы бредем, то и дело перемежаются ледовыми, широко размахнувшимися полями, окаймленными грядами битого камня, по коим, собственно, только и можно пройти, ибо сами ледники сплошь изрезаны трещинами, расселинами и совершенно непреодолимы.

К полудню пятого дня поднимают бунт туземцы-носильщики, которых при нас где-то около сотни. Они опускают наземь поклажу и заявляют, что шагу дальше не сделают, если им не повысят плату. Стефан, исполняющий обязанности командира, стоит перед выбором — или уступить наглецам, или перебить их на месте. Перебить нетрудно, но кто тогда потащит груз? Он уступает, причем надбавку вытряхивает из собственного кошеля — принимать расписки вымогатели напрочь отказываются.

Всю ночь наш лагерь треплет буран: наутро мятежники из укрытий не вылезают. Приходится их оттуда вытаскивать, но тут восстают и погонщики мулов, причем, похоже, заводит их Аш. Эти проходимцы упирают на то, что они не солдаты и терпеть такие невзгоды не нанимались.

Аш требует, чтобы ему вернули его мулов. Остальные поддерживают старика. Стефан и прочие командиры проводят все утро в переговорах, в результате чего авангард уходит вперед. Колонна растягивается и разрывается, между подразделениями образуются бреши. Позади, в других отрядах, надо полагать, творится такая же неразбериха, поскольку с тыла никто нас не подпирает. С появлением солнца общее настроение несколько улучшается, но ненадолго. Не проходит и часа, как вокруг сгущаются пурпурные тучи, резко холодает и струи мокрого снега опять хлещут нас. Ветер дует в лицо, причем такой сильный, что шагу не ступишь, а по коварно скользким камням отказываются идти даже мулы. Мы разбиваем лагерь за три часа до заката, не имея возможности продолжать путь.

Я ищу Аша. Он исчез. Как и все остальные погонщики мулов. Ну и ну! Они бросили даже животных и повернули назад, ушли вниз по тропе.

Опускается темнота. Наши зубы стучат, кости, кажется, тоже. Холодно так, что впору завыть, а вот женщины сносят все молча, не жалуясь. Гологузка спит ночью босая, засунув ступни под петту другой девушки. Они все так спят. Греют друг дружку. Впрочем, и я как-то греюсь. Сплю, запихнув ей руки под мышки. Конечно, подобные ухищрения мало чему помогают. Как ни забивайся в расщелины, все они насквозь продуваются, во всех воет ветер. Хорошо, если удается раньше своих проворных друзей юркнуть в какую-нибудь пещерку, но в любом случае, что ни предпринимай, каждый ночлег — это мука.

— А впереди еще восемь таких пробуждений, — хмыкает Флаг.

Светает.

Стефан велит македонцам вооружиться, после чего мы выгоняем носильщиков из снежных нор. Прежде чем они успевают что-нибудь вякнуть, наш командир предлагает всем этим малым немедленно убираться. Куда? Куда угодно, хоть в ад. Вместе с долбаной, всех доставшей поклажей. А мы, добавляя весу его словам, гоним их от себя древками копий.

Они кричат, что хотят есть, Стефан говорит, что ничуть в этом не сомневается. Они также хотят получить свои деньги. Он отчеканивает, как царь Леонид: «Придите и возьмите».

В конце концов носильщики сдаются. Выбор им предложен простой: или назад — без денег, или вперед — к Каваку! А расчет будет в Бактрии.

Решив этот вопрос, мы сравнительно бодро тащимся дальше. Проходит день, за ним другой. Но где же долбаный перевал? И вообще хоть кто-нибудь: мы потеряли контакт как с теми, кто идет впереди, так и с идущими сзади. От наших шикари нет толку, здесь они не бывали. Бури следуют чередой, одна другой хлеще. И солнце припекает все пуще. Его жар способствует сходу лавин. Хвала богам, нас пока ни одна из них не задела, однако тропу впереди заваливало уже не раз.

Мы тратим уйму времени и усилий, чтобы пробить проход в месиве снега, скальных обломков и грязи, а когда наконец прорываемся сквозь завал, ничто, кроме робкой подпитываемой молитвой надежды, не может уверить нас в том, что нам удалось прокопаться в правильном направлении.

На седьмой день у мулов и лошадей кончается корм. Сами мы половиним свои пайки уже третьи сутки. В моем животе постоянно бурчит. Громко и гулко, как в пустом сосуде. Каждый шаг дается с мучением.