Георгий Блюмин - Юность Татищева

Кончилась чаща, исчезла тропа. Я вышел на Взгорье Длинных Трав. Богатырски широкое и крутое, оно было сплошь покрыто молодой и свежей травой. Тонкие травы росли здесь очень густо и параллельно земле, образуя огромные шелковистые косы. Внизу, за деревней Леонидово, расстилалась озерная равнина. Слева, за прудом, виднелись дома деревушки Муравьеве. Пруд в узкой части справа был перехвачен плотиной, очень старой плотиной, но она продержалась века, поскольку давний хозяин посадил по обеим ее сторонам березы. Могучие стволы частью засохли, частью упали в воду, но корни этой плотинной аллеи продолжали прочно удерживать грунт. Идя берегом Леонидовских прудов к плотине, увидел я с удивлением высокие, зеленые стрелы аира. Аромат его нежно и терпко витал над берегом. И вода была от этого целебного растения чистой и прозрачной. И заросли аира, и старые березы заставляли предположить присутствие мудрого и ученого человека, некогда тут жившего, а теперь иронично и смело глядевшего сквозь века в лицо пришельца-потомка…

На жизнь Василия Никитича Татищева пришлось шесть царствований. И пожалуй, столько же раз постигала его опала. Властители не могли постичь ни благородства и бескорыстия служения Татищева Родине, ни широты его знаний, ни светлого бесстрашия суждений и сопровождавшейся всегда успехом практической деятельности. Не один Екатеринбург (Татищев не любил этого названия, он именовал свой город по-русски Екатеринском) — рождением ему обязаны в итоге и Пермь, и Оренбург, и Ставрополь на Волге. Кстати, последнему Татищев хотел дать имя «город Просвещение», и в нынешнем нашем социалистическом городе Тольятти этот идеал Василия Никитича находит свое воплощение. А географические «ландкарты», им составленные, благодаря которым обрели реальные черты целые прежде незнаемые области России, а «практическая геометрия» Татищева, а блестящий ум дипломата, столь высоко оцененный Петром Великим при заключении мира со Швецией после двадцатилетней Северной войны!..

Я миновал мелкий кустарник на противоположном берегу Леонидовских прудов, и вновь открылось зрелище великолепное. То был Дубовый партер — пространство, ограниченное с двух сторон громадными зелеными дубами и липами. Выше, где перспективно сходились линии деревьев, виднелись бугры старого фундамента. Здесь стоял когда-то дом с бельведером, обращенный фасадом к нижнему пруду у Леонидова. Легко вообразить тут и исчезнувшие куртины, и бьющие из мрамора фонтаны, и ступени, нисходящие к пруду. А вокруг старого фундамента бело-золотыми огоньками расцветали россыпи мелких маргариток. Еще несколько шагов, и я в Болдине.

А. С. Пушкин говорил о «странных сближениях». Нижегородское Болдино Пушкина и подмосковное Болдино Татищева. Символ могучего, вдохновенного творческого труда. Их разделяет век, их сближает любовь к России. И тот, и другой под надзором. Только к Татищеву в Болдине еще приставлена и рота солдат от сената. И здесь создавался «Лексикон» — первый русский энциклопедический словарь и «История Российская» в пяти томах, тоже первая, к которой, по просьбе Татищева, написал вдохновенное посвящение Михайло Ломоносов. А Пушкин заметил: «Обращусь ли к истории отечественной? что скажу я после Татищева?..»

Я вижу в Болдине небольшие пруды, я вижу те старинные погреба, что выложены внутри мрамором, я вижу несколько уцелевших давних строений. Это от эпохи Татищева. И я думаю, что современный совхоз, где живут сегодняшние труженики Болдина, — это тоже от Татищева, от его знаний и трудов, завещанных потомкам. И должен здесь возникнуть татищевский музей!

И снова — «странные сближения».

В километре от Болдина — большое благоустроенное село Шахматово. Нет, не блоковское Шахматово (хотя оно отсюда лишь в нескольких километрах), которое еще предстоит восстановить, а Шахматово — село-соименник, принадлежавшее некогда старинному роду Татищевых. В крайнем доме встретил меня шахматовский старожил Егор Никитич Новожилов. Только он, мне сказали, может указать тропинку в лесу, ведущую отсюда к могиле Татищева. Помнит Егор Никитич последних дореволюционных владельцев Болдина: немца Фихтера, что строил тут дорогу длиной в четыре версты до нынешнего Ленинградского шоссе, а в 1916 году, когда запахло революционной грозой, продал Болдино русской барыне Анне Владимировне Зиминой. Вздыхает сокрушенно: к Татищеву прежде часто ходили, теперь почти нет, — и указывает на поле за избой: «В конце поля увидишь тропку, по ней смело иди, в одном месте в лесу она раздвоится, бери правее».