Сергей Булыга - Золотое дело

Когда Маркел и Параска остались вдвоём, Маркел осторожно обнял Параску, и они ещё долго так стояли, один к другому прислушивались.

А после явился Котька, Разбойный подьячий. Он сказал, что Герасим ему передал, что приходил Маркел…

И тут Котька увидел Бабу. Она была наполовину укрыта, а наполовину нет. Котька стоял как околдованный. Потом спросил:

– Нашёл?

Маркел утвердительно кивнул и сел к столу, рядом с Бабой. Показал, и Котька тоже сел. Маркел повернулся к Параске и сделал вот так рукой. Параска пошла накрывать на стол. Котька сидел, смотрел на Бабу. Маркел встал, достал из-за икон перо, бумагу и чернильницу, и всё это дал Котьке. Параска подала по шкалику, они молча, как на службе, выпили, и Маркел начал наговаривать:

– Божиею милостью государь царь и великий князь Федор Иванович…

– Э! – сказал Котька. – Я такое не буду!

– Пиши, пиши, – сказал Маркел, – это подлинная грамота, я её в своих руках держал, на ней царская перстнёвая печать с той стороны.

– Ты что, её в Сибири видел? – спросил Котька.

– Да, – сказал Маркел. – И я её на память выучил. Грамоту писали одному, а выдали другому. Другого убили, а первый сбежал. Чья теперь грамота и чья земля?

Котька молчал.

– Пиши! – сказал Маркел и стал наговаривать дальше, а сам при этом вспоминать Лугуя с Чухпелеком и про их вражду, и про лысого шамана, про Волынского, и про Аньянгу, и про… Да и ещё мало ли про кого! И так крепко вспоминал, что даже два раза сбился. Параска подала свекольника, они ещё по разу выпили, Маркел начал рассказывать, но тоже сбивчиво. Приходил Мартын Оглобля, князев дворский, смотрел на Бабу, качал головой, сказал, чтобы смотрели в оба, это же боярские палаты, боярин завтра приедет, и если что – убьёт. А сам остался слушать. Потом пришёл Филька, сказал, что он был в Барашах, и там сказали, что старый Агай месяц тому назад помер. Говорили, что ещё за неделю до этого он начал заговариваться, говорить, что его ждут, что у них там, на Великом мольбище, будет великий пурлахтын, ему нужно обязательно туда приехать… А потом вдруг утром встал и сказал «поздно»! И упал, и умер. Маркел тяжело вздохнул, перекрестился и начал рассказывать, какие у тамошних народов дикие поверья бывают, как они собираются в одной пещере и пьют, и едят на кошме, как татары, и эта кошма как река, а потом из-за стены вдруг выплывает лодка, в ней сидит тамошний шаман с веслом и начинает им всех бить, и убивает. А ещё…

Но тут встала с лежанки Параска и сказала, что ей такое нельзя слушать, она на сносях, ей надо…

Ну и что? И все ушли. Остались только Маркел да Параска, а Нюська ночевала за стеной. Ночь была лунная, луна такая же непраздная, сказал Маркел и тихо засмеялся. А Параска сказала, чтобы он пошёл и укрыл Бабу, чужая Баба в доме – это грех, и Маркел пошёл. Вернулся, и они скоро заснули. Маркел спал крепко, ничего не слышал. Потом Параска опять начала его будить. Была самая тёмная ночь, ещё даже первые петухи не пели, а Параска уже треплет Маркела за плечо и шепчет:

– А мы не угорим, Маркел? Вон же дух какой тяжёлый. И пахнет палёным!

Маркел принюхался – не пахнет, и хотел уже опять ложиться. Как вдруг видит: огоньки искрятся! Там, где Баба! И как будто дымком потянуло. Дымок сладкий, голову кружит, на сон клонит…

Но Маркел не дурень! Вскочил, и к столу, и к Бабе! А она уже горит! Пылает! Маркел за неё хвататься, а она горячая! Она же позолоченная вся, и раскалилось золото, его не взять!

– Параска! – заорал Маркел. – Мои рукавицы! Живо!

И, пока те рукавицы, схватил Бабу, поднял…

А она огнём плюётся! Искры от неё так и летят во все стороны, сейчас всё вокруг загорится. И Маркел, как был в одном исподнем, прижал Бабу к груди и кинулся вон, в сени, через сени и через крыльцо, через перила сиганул в сугроб – и покатился, зарывает Бабу в снег, думает, она сейчас погаснет, а ей хоть бы хны! Она ещё ярче горит! Тогда Маркел навалился на неё, придавил всем весом, а она и так горит, и Маркел уже сам загорелся! Народ повыскакивал, «Пожар!», «Караул!» кричат – и все к Маркелу, засыпают его снегом и песком, заливают холодной водой, а он всё равно горит! И горит Баба! Параска кричит: «Куда ты?! Брось её, проклятую!»

Но Маркел не из тех, чтоб бросать, – держит Бабу, придавил коленом, она извивается, кричит, огнём обжигает…

Но только всё меньше и меньше, и тише и тише…

Пока совсем не догорела. Прибежали пожарные сторожа, «Где?», «Кто?» кричат, а уже нет ничего, так, только немного пепла на снегу, и ещё стоит Маркел в нижних портах и в обгорелой на брюхе рубахе.