Вениамин Додин - Площадь Разгуляй

И освещали они не виданное мной до того огромное пространство, все заполненное сверкающим льдом и прозрачными тенями от ледяных торосов. Самое удивительное: весь этот залитый сверкающим сиянием холодный мир был погружен в совершенно непостижимым образом изображенную розовую дымку неземного оттенка! И шла от полотна на мольберте в маленькой комнате такая не виданная мною до этого радость, такое счастье исходило от сияния за спиной человека в мехах!.. И сам этот знакомый мне человек, он будто несся на меня в упругом потоке света–сияния…

Первый раз за все время моего несчастья я улыбнулся свободно. Выдохнул. И за собой услышал глубокий, тяжелый вздох–стон Евдокии Ивановны. И ее плач…

Потом мы очень долго — до ночи — сидели в кабинетике у сияющего полотна, пили чай с каким–то кислым вареньем из «магазинной банки». И слушали человека, написавшего эту по–разившую меня картину–портрет, — Михаила Львовича Гуревича, молодого, живого, веселого, с черной кудрявой шевелюрой человека, оказалось, увлеченного Арктикой «до чертиков»! А портрет? На полотне он изобразил своего доброго знакомого – полярного радиста, с хорреем в руке, или с шестом для управления собачьей упряжкой, — потягом, по–северному…

Ну что ж, Михаил Львович за год учебы у него влил–таки в меня свой «ослепительный свет». Он вернул меня в нормальную жизнь. Подарил радость быть ребенком среди еще нормальных, еще не взбесившихся, еще не превращенных в навоз людей. А его полотно, что так поразило меня, — оно еще сыграет свою роль в моей судьбе. И в одной ли моей!

Нет! Овальные окна ни на минуту не оставляли меня! Они исполняли предначертанную Провидением свою тайную, никому пока не ясную работу.

К этому времени где–то в недрах Наркомпроса и Союза художников вызрела и начала осуществляться идея создания Дома, где можно будет собрать самых талантливых детей со всего

Советского Союза. И в нем, в атмосфере «свободного творчества», с одной стороны, и «целенаправленного воспитания» — с другой, растить мастеров всевозможных искусств. Думаю, из этой затеи не вышло ничего путного. Нас, «особо одаренных» детей, туда собрали. Открыли студию изобразительных искусств. Назвали ее «Центральным Домом художественного воспитания детей». Разместили на третьем этаже Детского театра по Мамоновскому переулку на Тверской в районе Страстной площади. И бросили, напустив на нас полчища педологов.

Конечно, сам Бубнов позаботился, чтобы нас обучали самые именитые художники. Потому нам удалось работать у Алексея Илларионовича Кравченко, профессора графики Московского художественного института, — романтика, иллюстратора Пушкинских произведений и сказок Гофмана; Исаака Израилевича Бродского — для всех автора официальной «ленинианы», а для нас интереснейшего пейзажиста, — он на занятия с нами специально наезжал из Ленинграда; конечно же, Юона, которого мы все любили за его умение не только красиво рассказать о своем предмете, но непостижимым образом передать умение сделать, сотворить чудо образа собственными руками. Очень часто, как метеор, налетал Михаил Львович, который теперь, в первую половину тридцатых годов, так увлекся Арктикой, что, забыв некогда любимый Кавказ, постоянно мотался по Северу, откуда привозил и показывал нам свои неповторимые пейзажиоткрытия тогда мало кому известных Новой Земли, Игарки, Диксона, Вайгача. Он даже ухитрялся проходить участки Северного морского пути на знаменитых ледоколах! Не могу сказать, что именно он заразил меня Арктикой. Нет, она вошла в меня чуть раньше, быть может, с тем молодым человеком, что когда–то приходил к Александру Карловичу и рассказывал мне о полярной ночи и о дне, тоже полярном. Я все откладывал и откладывал — стеснялся спросить Гуревича: не «мой» ли это александро–карлычев молодой человек изображен на том «ослепительном» его полотне? Уж очень похожи — человек и портрет… Так и не спросил. Потом годы полетели, Михаил Львович все реже и реже у нас появлялся. Исчез совсем. Потом совсем уж исчез и я сам. Опять годы замельтешили… Только вернувшись из ГУЛАГа, я узнал о военной судьбе Гуревича: он был солдатом, этот светоносный художник. Воевал неистово, оставшись навсегда в народной памяти. Он погиб 17 сентября 1943 года. А в июне следующего, 1944–го, ему посмертно было присвоено звание героя… Его в моей жизни давно, очень давно будто бы нет. На самом деле он живет во мне всегда, вернувший меня к жизни и внесший в меня свет искусства…