Иван Франко - Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

— Марш отсюда, арестантская морда! — заревел подрядчик, которому сегодня так же не понравилась покорность, как вчера упорное, хмурое молчание.

Каменщик опустил голову, взял под мышку свой мешок с инструментом и пошел. Целую неделю потом я наблюдал поутру все ту же сцену на улице. Выгнанный каменщик, как видно, не мог нигде найти работы и каждое утро приходил просить нарядчика снова принять его. Но нарядчик был тверд как камень. Никакие просьбы, никакие мольбы не трогали его, и чем больше гнулся и кланялся перед ним каменщик, чем глубже западали его потускневшие глаза, тем больше надувался нарядчик, тем более обидными и злыми словами поносил он несчастного рабочего. А тот, бедняга, после каждого отказа только стискивал зубы, молча брал под мышку свой мешок и уходил, не оглядываясь, словно боясь какого-то страшного искушения, которое так и толкало его на скверное дело.

Было это под вечер, в субботу. Внезапный дождь застал меня на улице, и я вынужден был укрыться в ближайшем трактирчике. В трактире не было никого; грязная, сырая комната была слабо освещена одной лампой, которая печально покачивалась под потолком, а за стойкой дремала старая, толстая еврейка. Осмотревшись вокруг, я — вот чудо! — за одним из столов увидел знакомого каменщика рядом с его заклятым врагом — нарядчиком. Перед каждым стояла кружка пива, до половины уже надпитая.

— Ну, дай нам боже, кум! — сказал каменщик, чокаясь своей кружкой о кружку нарядчика.

— Дай боже и вам! — отвечал тот голосом несколько более ласковым, чем на улице, на работе.

Меня заинтересовала эта странная дружба. Я спросил себе кружку пива и уселся подальше, в другом конце комнаты, за столом, в углу.

— Да что ж, кум, — говорил каменщик, с явным трудом пытаясь сохранить развязный тон, — нехорошо, что ты так на меня взъелся, ей-ей, нехорошо! За такое, кум, бог наказывает!

Говоря это, он застучал кружкой о стол и потребовал еще две кружки пива.

— Ты же знаешь, кум, какая у меня дома нужда! Нечего и говорить тебе. Жена больна, заработать, ничего не может; а тут и я, по твоей милости, целую неделю ни вот столечко!.. Да будь я один, как-нибудь вытерпел бы. А то, видишь, жена больная, да еще эти козявки бедные уже еле ползают, хлеба просят… Сердце разрывается, кум, ей-богу, разрывается! Ведь я им все же отец!

Нарядчик слушал это, опустив голову и кивая, словно дремал. А когда еврейка принесла пиво, он первый взял кружку, стукнул о кружку каменщика и сказал:

— За здоровье твоей жены!

— Дай боже и тебе здоровья! — ответил каменщик и отпил глоток из своей кружки. Видно было по его лицу, как неохотно прикасались его губы к этому напитку. Почем знать, может быть, на него пошел последний грош из занятого четыре дня назад гульдена {90} , который должен был прокормить его несчастную семью до лучших дней, потому что другой, бог знает, удастся ли занять! А теперь он на последний грош взялся угостить своего врага, чтобы хоть таким способом задобрить его!

— И еще ты, кум любезный, рассуди по совести, что я тебе сделал такого? Что в сердцах неладное слово сказал?.. А ты-то мне сколько наговорил! Ей-богу, кум, нехорошо так обижать бедного человека!

Кум, выпив пиво, снова опустил голову и кивал, будто в дремоте.

— Ты уж, — заговорил несмело каменщик, — будь милостив, в понедельник… того… Сам видишь, куда деваться бедному человеку? Что ж мне, так и погибать с женой и детьми?

— А что, прикажешь подать еще кружку этого пойла? — прервал его речь нарядчик.

— А как же, как же! Эй, еще кружку пива!

Еврейка принесла пива, нарядчик выпил его и вытер губы.

— Ну так как же будет? — спросил тревожно каменщик, стараясь взять нарядчика за руку и заглядывая ему в лицо.

— Как будет? — ответил тот холодно, вставая и собираясь уходить. — Спасибо тебе за пиво, а на работу в понедельник приходить тебе нечего, я уже нанял другого. А впрочем (эти слова сказал он уже у самых дверей), мне таких бунтовщиков, таких висельников, как ты, не нужно!

И нарядчик одним прыжком очутился на улице и захлопнул за собой дверь трактира.

Несчастный каменщик остался, как громом пораженный.

Долго стоял он неподвижно, не зная, наверно, что и подумать. Потом очнулся. Какая-то дикая мысль блеснула в его голове. Одной рукой он опрокинул стол, за которым сидел, мигом отломал от него ножку и махнул ею по стойке. Стук, звон, треск, крик еврейки, голоса сбегающихся людей, крик полицейского — все в одну минуту слилось в дикую, оглушительную гармонию. В одно мгновение несчастный каменщик очутился среди ревущей и визжащей толпы евреев, которые с неистовым воплем передали «буйного, сумасшедшего разбойника» в руки полицейского. Грозный страж общественного спокойствия схватил его за плечи и толкнул вперед себя. Рядом с полицейским поплелась испуганная до полусмерти трактирщица, оставив вместо себя какую-то другую еврейку, а вокруг них, вопя и причитая, целая толпа евреев и прочей уличной голытьбы повалила к участку.