Иван Франко - Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

Только нарядчики своим криком, бранью, угрозами, издевательствами над рабочими вырывают меня из этого непроглядного тумана, ставят лицом к лицу с проклятой действительностью. Их только двое, и, однако, они всюду; все рабочие замолкают и как-то сгибаются, когда тот или другой проходит мимо них. Им ни в чем не угодишь, все им не так, на все у них наготове ругань, злое, обидное слово. А если какой-нибудь рабочий посмеет возразить, защитить себя или вступиться за товарища, тут же лицо господина нарядчика наливается кровью, изо рта брызжет слюна, и берегись тогда виновный! И хорошо еще, если ему позволят остаться, а не прогонят с работы сейчас же! Ведь здесь они — полные хозяева, их власть над рабочими безгранична; прогнав одного, они сразу найдут четверых, и те проситься будут на место прогнанного. О, нынешнее лето для нарядчиков — жатва! Людей — выбирай только, да из платы урывай, сколько хочешь, ничего не скажут рабочие, а если кто-нибудь из них вздумает пожаловаться архитектору, — проваливай к чертям, пропадай с голоду, раз не хочешь покоряться!

Однажды, когда я, по обыкновению, сидел у окна и смотрел на работающих, поднялся крик на стене фасада. Почему начался крик, я не видел, увидел только, как нарядчик бросился к одному из рабочих, мрачному, рослому каменщику средних лет, и начал ругать его последними словами. Тот ничего, нагнулся и продолжает свою работу. Но нарядчика это упорное, хмурое молчание разозлило еще больше.

— Ах ты, вор, босяк, арестант, сейчас же убирайся отсюда! — кричал взбешенный нарядчик, с каждым словом все больше наскакивая на рабочего.

Я видел, как хмурое, склоненное над кирпичами лицо каменщика с каждой минутой все больше краснело, точно жаром наливалось. Он стиснул зубы и молчал.

— Сто раз, что ли, тебе говорить, висельник, голодранец, разбойник! Марш отсюда, сейчас же убирайся; а не уйдешь — сбросить прикажу!

Рабочий, видимо, боролся с собой: лицо его все посинело. Наконец, не выпрямляясь, поднял немного голову и медленно, с невыразимым презрением в каждом звуке, процедил:

— Ну и мужик! Ну и хам! Не дай боже из хама пана!

Нарядчик на миг так и застыл на месте при этих словах. Очевидно, поговорка угодила в самое больное его место: он был из мужиков и теперь, став «господином нарядчиком», сильно стыдился своего происхождения. После минутного остолбенения он взорвался с новой силой.

— Так? Так ты говоришь мне? Постой же, я тебе покажу! Я тебя научу! Марш!

Рабочий не трогался с места и продолжал свою работу.

— Собирайся, бунтовщик! Проваливай ко всем чертям, не то велю полицейского позвать!

Рабочий упрямо постукивал молотком о кирпич. Тогда, нарядчик подскочил к нему, вырвал у него молоток из рук и швырнул на мостовую. Разъяренный каменщик заскрипел зубами и выпрямился.

— Хам! — крикнул он. — Какого черта ты ко мне прицепился? Чего ты от меня хочешь?

— А! Так ты — грозиться? — заорал нарядчик. — Караул! Караул! Разбой!

На крик прибежал второй нарядчик, и оба сообща набросились на каменщика. Тот не защищался. Кулаки обрушились на его спину; провожаемый пинками, онемев от ярости и отчаяния, он сошел с лесов и вскинул на плечи свой мешок с инструментом.

Другие рабочие, видевшие все это, молча продолжали свою работу, нагнувшись над кладкой и закусив губы. Никто из них и не пикнул.

— Как хама ни наряди, а все смердит! — уходя, крикнул уже с улицы каменщик. На лице его еще раз показалась бледная усмешка, но — на солнце — в глазах заблестели слезы.

— Смотри не сверни себе шею, бунтовщик, Довбущук {89} окаянный! — крикнул нарядчик с лесов и погрозил уходящему кулаком.

На следующий день я встал рано и выглянул в окно. На улице еще было тихо. Рабочие только еще собирались «на фабрику». Я очень удивился, увидав среди них прогнанного вчера каменщика. Заинтересованный, я стал наблюдать, что произойдет, когда придет нарядчик. Другие рабочие редко заговаривали друг с другом, а к прогнанному и вовсе никто не подходил, он стоял в стороне, у забора. Вот пришел и нарядчик, фыркая и отдуваясь, как кузнечный мех. Он быстро оглядел рабочих; его сердитый взгляд остановился на выгнанном вчера каменщике.

— А ты, бунтовщик, снова здесь? Чего тебе нужно? Кто тебя звал?

— Господин нарядчик, — ответил рабочий, подступая на два шага (среди общей тишины слышно было, как дрожит его с трудом сдерживаемый голос), — господин нарядчик, будьте милосердны! Что я вам сделал? За что вы меня хлеба лишаете? Ведь вы знаете, что теперь я работы нигде не найду, а дома…