Валерий Поволяев - Северный крест. Миллер

Первая атака была отбита. Тогда красноармейцы, чтобы не терять попусту людей, решили обойти упрямцев с тыла, взять их в клещи, накинуться со всех сторон и туго завязать верёвкой горло.

Командир полка пришёл к выводу, что в создавшейся ситуации лучше отступить.

Так на большом участке фронта образовалась дыра. В дыре этой незамедлительно нарисовался Скоморохов, от возбуждения и предвкушения удачи похожий на большого подвыпившего таракана. Глава земцев поспешил нырнуть к красным и там, на условиях, которые иначе, как детскими, наивными [23], назвать было нельзя, начал обговаривать условия будущего мирного договора.

Дыру, образовавшуюся на месте Третьего полка, заткнуть было нечем: те части, которые Марушевский решил использовать для этой цели, оказались слабенькими: что были они, что не было их — всё едино.

Миллер дал команду к всеобщему отступлению.

В Архангельске запахло эвакуацией. Из окон многих домов повалил дым — там сжигали бумаги и набивали баулы ценными вещами. Ничего другого, кроме ценных вещей, золота и денег, брать с собою было нельзя. Хотя эвакуация официально объявлена не была, оперативный отдел штаба, а также контрразведка пешим строем выступили в сторону Мурманска.

Идти мешал глубокий снег — за день одолели всего пятнадцать километров, больше не удалось.

Части на фронте одна за другой начали покидать свои позиции.

Очень скоро фронта как такового не стало совсем.

Стоя на причале, Миллер кутался в тёплую, подбитую мехом шинель и вглядывался в неясные, растворившиеся в морозном воздухе крыши домов. Губы у него предательски подрагивали — генерал был расстроен.

Он ждал, когда подъедет автомобиль с Татой и детьми. Невдалеке растворялся в дрожащем сером воздухе ледокол «Минин», на котором Миллеру предстояло отбыть с семьёй из Архангельска.

Власть в городе Миллер официально передал рабочему исполкому.

Невдалеке стояла цепочка солдат с винтовками наперевес, охраняла причал. Миллеру сообщили, что по городу ходят толпы рабочих и матросов с красными флагами, громят лавки и богатые дома, вопят о том, что война окончилась, и ищут выпивку и съестное, чтобы отметить это событие. Иногда, как донесли генералу, кое-где вспыхивают перестрелки — задавленные расстоянием хлопки слышны даже здесь в порту. Однако остановить происходящее уже не был способен никто.

Ледоколов, на которых можно было бы вывезти людей, в Архангельске оказалось три: «Канада», «Сусанин» и «Минин», причём последний, шедший в Мурманск, был отозван с половины дороги... Развернули его прямо в море, дали недовольному капитану приказ срочно взять курс на Архангельск, тот в ответ покачал осуждающе головой: «Пирует начальство, не знает, что делать», но приказу подчинился и развернул стальную громадину на сто восемьдесят градусов.

«Канада» и «Сусанин» в это время находились в Экономии [24], в шестидесяти километрах от Архангельска, на топливном причале, заправлялись там углём.

Команды на «Канаде» и «Сусанине» были ненадёжными — как, собственно, и на «Минине». Это знала и контрразведка, знали и Марушевский с Миллером, поэтому решили произвести замену, но команды на ледоколах, заправляющихся углём, не трогать, — да и столько людей не найдётся, чтобы заменить, — а вот команду на «Минине» сменить полностью, вплоть до кочегарки и машинного отделения. Иначе всем будет гибель.

А тут ещё «Чесма» — броненосец, способный несколькими залпами смести с земли и Архангельск, и Мурманск, — подняла на мачте красный флаг. Те, кто находился сейчас на пристани, крестились, думая о том, что было бы, если б на «Чесме» оставался запас снарядов, который находился там ещё совсем недавно. К счастью, запас этот успели выгрести. Иначе бы броненосец одним плевком снёс бы половину пристани и утопил запыхавшегося, тяжело хрипящего «Минина», лишь недавно закончившего разрубать своим корпусом ледовое поле, прилипшее к берегу.

Покидать Архангельск решили на «Минине» и военной яхте «Ярославна». Яхта тем отличалась от гражданских судов, что на ней стояли орудия и она при случае могла постоять за себя.

Автомобиль привёз семью Миллера: Наталью Николаевну — бледную, с тенями под глазами и скорбно сжатыми губами; дочерей и сына — сумрачного, неразговорчивого, угрюмо поглядывавшего из-под насупленных, плотно сведённых бровей на толчею, царившую на берегу. Генерал обнял жену, прижал её к себе.

— Что происходит, Эжен? — спросила она едва слышно. — Что случилось?