Иосиф Каллиников - Мощи

В свободные дни любила сидеть в сумерках, снимала косынку белую, чтоб не давили тугие завязки голову — локоны разбегались струями и мысли становились спокойными. Зажигала свечу, опускала штору и доставала Никодимовы письма — чувствовать, его, близко, в своей душе. Бралась за перо написать — душу очистить и не было слов, рвала и снова перечитывала его письма — широкий размашистый почерк, прямой, ровный, грубоватый в нажиме и простые слова.

Вспомнила об Евтихие, — боль ему причинила, в душу вошло смятение, и не знала, чем искупить правду свою горчей полыни.

Может быть, это спасет его… возвратит к жизни!

За стеною Зосин смех и певучий баритон монашеский.

Искала жениха среда раненых офицеров, водила в лес на прогулку и вечером возвращалась в госпиталь возбужденная и ослабевшая; уехал — писала письма ему на фронт, как женщины пишут, вспоминая ласки и маня ими снова в разлуке, — не дождалась ответа и снова начала Николку манить, зазывая вечером.

Достал из подрясника бутылку вина, смиренно на стол поставил.

— Чтоб конфеты были вкуснее, сестра!

— Наконец-то решились, — снимайте шапку свою — угощу шоколадом.

Неловко поставил клобук на пустой стул, расчесал кудри.

Пил из кофейной чашки коньяк и чокался с Зосею, — дразнили глаза, брови, красные пятна губ от вина у ней сочные, точно ягоды.

Ломал шоколад — дрожали руки.

— Вы не умеете, батюшка, — не умеете.

Вопросительно посмотрел.

— Я сама угощу вас…

Взяла в рот длинный ломтик…

— Берите!

Николка не понял.

— Руками нельзя, — кусайте!

За тонкою переборкой у Зины, прислушиваясь к баритону сочному, жалостный голос скотницы.

— Полюбились вы мне, сестрица милая… С первого раза, как увидела вас…

Смотрела на Зину, на стенной коврик и раскаленными молотками за стеною слова Николкины, — это он, его голос — погубитель мой, — мучение заглушить словами.

— Можно мне Зиною вас называть, милая барышня, потому я вся перед вами, сестрица, душу свою отвести пришла. Да какая же вы чистая, точно ангел небесный — непорочная, а я-то, моя душа.

Быстро схватила Зинину руку и начала ее целовать.

— Разрешите мне барышня… Разрешите мне! Я хуже грешницы нераскаянной, — не знаете вы меня… я недостойна поцеловать и руки-то вашей, а вы меня давеча целовали в губы.

— Что вы, Ариша, что с вами?

— Я, барышня, ведь потерянная, вы думаете, вы думаете, что мальчик-то этот племянник мой?! Я его родила — невинного, жизнь свою погубила, а вы чистая, как невеста, вас и любить надо каждому, молиться на вас, Зиночка, голубчик вы мой, барышня. Монастырь меня довел до греха. А только я сама знала, что делала, сама знала на что иду, — от любви не могла отказаться — сама пошла. Любовь-то один раз к человеку приходит…

— Один раз, Ариша!

Рыже-золотые волосы выбились из платка у Ариши, теплая шаль упала на плечи. Зина не отняла у Ариши руку, но целовать ее не позволила больше. Ариша прижала ее к глазам и, прислушиваясь к баритону сочному, заглушенному, зажмурившись, сдерживая слезы, исповедывалась Белопольской:

— А любила-то я, любила — от счастья себя позабыла, и вы, барышня, тоже любить будете, — ведь меня за любовь… не расскажешь вот…

За стеною голос пропел глухо:

— Хочу еще шоколаду!

Снова подошла к нему с шоколадом во рту…

— Берите!..

Загремел стул; держал ее и клонил, целуя, — смеялась, отткалкивая и шепча:

— Что вы, батюшка, что вы… оставьте меня, пустите.

Потом голос замолк, и снова что-то загремело, падая.

Ариша быстро встала и сказала:

— Лучше я в другой раз приду, милая барышня, а то на дворе-то метель — не дай господи, ничего не видно…

Николка схватил клобук, одел, выбежал в коридор, хлопнув дверью, и в ту же минуту увидел Аришу, выходившую из Зининой комнаты.

Вздрогнул, — дрожащим голосом, не отдышавшимся, весь багровый, с налитыми кровью глазами, прошипел Арише:

— Ты зачем тут?

Ариша, онемевшая, испуганная, прислонилась к стене, хватаясь вытянутыми руками за нее, чтоб не упасть, смотрела на Николку с ужасом.

— Подслушивать?! За мною подглядывать?!

Вырвалось шепотом у Ариши:

— Мучитель ты!

Николка озверел и в полутемном коридоре бросился к ней и, ничего не говоря, начал толкать ее, приговаривая:

— Выгоню, из монастыря выгоню…

Ариша остановилась, быстро обернулась к нему и сказала шепотом гневным:

— Завтра ребенка к тебе приведу и сама отсюда уйду, — все знают, что твой.

Николка на мгновение остолбенел, потом всплеснул руками, замахал ими и, убегая от Ариши, надрывался шепотом: