Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— Один секунд, погрею шубу.

— Дмитрий, — удержал его Игнатьев. — Я не барышня.

— Так лихоманка-то вчерась ещё трясла, — ворчливо произнёс Скачков и хмыкнул с явным осуждением.

— Это вчера, — сказал Николай Павлович, поймал рукав зимней шинели, оделся, надвинул фуражку на лоб, как это делал государь и, окинув взглядом своё отражение в зеркале, повернул голову к жене, вышедшей проводить мужа.

— Шею закутай, — сказала она озабоченным тоном.

— Катенька, — натягивая перчатки, успокоил он её. — Кашель прошёл.

— Прошёл, а ночью-то слыхала, — Екатерина Леонидовна решительно поправила на его шее тёплый шарф и с напускной ворчливостью добавила: — Нет слушать жену, так всё своё.

Лакей открыл дверь — и тотчас пахнуло морозцем.

Вдоль Гагаринской набережной за ночь намело сугробы.

Санки, запряжённые двумя орловскими рысаками, стояли у парадного крыльца, и кучер Василий, пропахший сеном и сыромятной упряжью, нетерпеливо перебирал вожжи.

Игнатьев запахнул шинель, устроился поудобней, и кони резво побежали — свернули на Невский проспект.

Испросив аудиенции у Государя Императора, Николай Павлович чистосердечно поведал ему о тех «трениях», которые возникли у него со светлейшим князем Горчаковым и выразил желание оставить пост директора Азиатского департамента.

— Мне хочется живого дела, — вполне твёрдо, но с просительной ноткой в голосе обратился он к Царю, прекрасно зная, что тот любит малость покобениться; любит, чтобы его упрашивали. Была в нём эта, чисто женская, черта.

— И кем же ты намерен быть? — с неудовольствием спросил Александр II, уже имевший разговор со своим канцлером. — Я мыслю тебя дипломатом.

— Послом в Персии или же в Турции, — кратко ответил Игнатьев.

Четырнадцатого июня тысяча восемьсот шестьдесят четвёртого года генерал-адъютант Свиты Его Величества Николай Павлович Игнатьев Высочайшим Указом был назначен посланником при Порте Оттоманской с годовым окладом содержания в сорок девять тысяч рублей серебром, не считая «подъёмных». Через два дня он дал обед своим сослуживцам Азиатского департамента и стал готовиться к отъезду.

Посовещавшись с женой, Николай Павлович дал в газету объявление, продал за бесценок всё, что посчитал лишним, а оставшаяся мебель, домашняя утварь и часть гардероба — более шестидесяти ящиков! — отправились в родовое село Новое. Имущество и самоё усадьбу Новскую пришлось застраховать, опять-таки войдя в убыток и не особо рассчитывая на доходы от имений. Вести из деревни приходили грустные: посевы погубила засуха. Всего один дождь с весны был; а это, значит, и коренья будут плохи, и прибыток нулевой. Да и вообще после раскрепощения крестьян никто из соседей помещиков о прибавке дохода не думал. Каждый прикидывал, как бы перевернуться в трудное время так, чтобы вконец не обанкротиться. К тому же, горели леса — дышать было нечем.

«Да будет воля Божия и Государя!» — думал про себя Николай Павлович, прекрасно сознавая, какие тягостные, крайне ответственные и неблагодарные обязанности взваливает он на свои плечи, отправляясь послом на Туретчину.

— Видно, суженого конём не объедешь! — говорил он жене, как бы оправдываясь перед ней за своё неумение подлаживаться к начальству и досадную природную горячность.

Первого августа Игнатьевы тронулись в путь и через три дня прибыли в Вену, обрадовав родителей своим прибытием. Отец и мать лечились в Висбадене, где два года назад они благословили своего старшего сына на бракосочетание с юной княжной Екатериной Голицыной, когда он утешал их своим близким присутствием после возвращения из Поднебесной.

Таинство венчания совершено было в местном православном храме, и с тех пор памятная дата этого счастливого события — второе июня — стала для Николая Павловича сугубо почитаемой, едва ли не священной. Жена у него прелесть! Катенька общительна, добра, умна и восхитительно красива. Особенно прекрасны у неё глаза с их одобрительной улыбкой; а лоб, а нос, а губы — настолько хороши, что передать нельзя! Да и как передать словами то, что тянет целовать? — тянет так сладостно, неодолимо, словно затягивает в сон, в сладчайший омут забытья, когда теплынь и льётся лунный свет…

— Мы не теряем надежды на посещение вами нас на новом месте, — видя самое сердечное отношение к себе, проговорила Катя, обращаясь к Павлу Николаевичу и Марии Ивановне, которые с первых же дней её замужества стали относиться к ней, как к родной дочери.