Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— Наварили мыла, заместо холодца.

— За день дивизию ухлопали, не меньше.

— Не по ноздре табак! — говорили солдаты о Плевне, имея в виду штаб Дунайской армии. Ежедневные встречи со смертью обострили их восприятие жизни. В той стороне, откуда они шли, глухо ворковала полевая артиллерия, рявкали осадные орудия, остервенело визжала шрапнель. Пехота валилась взводами. В кровавом омуте войны кружило, изнуряло и утаскивало в глубину сотни и тысячи жизней — русских, турецких, болгарских. Всех, пожалуй, и не перечтёшь.

— Молодец главнокомандующий! Сделал из картуза сито, — сказал казачий офицер и сплюнул табачную крошку. Его левая рука висела плетью.

— Поймал косого за уши, — поддержал его рыжебородый канонир с окровавленной повязкой на глазу и чёрным от порохового нагара лицом: — Плевну брать, не девок щупать.

Николай Павлович вздохнул. «Всё так, — подумал он, опустив голову, — чем больше людей в подчинении, тем меньше командиры должны думать о себе. Государь не исключение».

Игнатьев, как никто, остро чувствовал горечь офицеров и уныние нижних чинов, озлобленных бессмысленными жертвами и массой постоянных неурядиц. Казалось, что и дни стояли хмурые, ненастные по этой же самой причине. Дороги развезло, небо провисло. Тучи брюхом задевали землю, оставляя мокрый след на смятых и спутанных травах.

Александр II ездил в госпиталь, подобрал дорогою трёх раненых, и довёз их до места. В Булгарени творилось что-то невообразимое. Несмотря на то, что военно-временный госпиталь №63, развёрнутый возле деревни Дервишко, имел тридцать семь больших шатров и считался «просторным», фактически не справлялся со своим основным назначением. Беспорядок, стоны раненых, крики тяжко изувеченных людей и суета персонала. Медики сбивались с ног. Госпитальных коек и припасов было приготовлено на шестьсот человек, а туда явилось в течение суток около шести тысяч. Перевязки и срочные операции делались на сквозняке и холоде, в неподобающих для этого условиях. Из-за долгого и нудного дождя, переходившего в снег, госпитальные шатры и палатки промокли, землянки протекли, наполнились водой. Из-за сильного наплыва раненых, многих укладывали под открытым небом на кукурузные будылья и подстилки из соломы. Но и это не спасало положения. С каждым днём число раненых увеличивалось, а врачей и медсестёр не прибывало. По свидетельству Боткина, раненые оставались без медицинской помощи и пищи по три дня. Черви заводились в ранах, люди изнемогали от потери крови, тихо отходили в вечность. В присутствии государя Сергей Петрович резко заметил главному врачу, что вместо гипсовых накладок и хирургических операций лучше было бы сначала накормить и напоить больных, а уж потом оказывать им помощь. Боткин приходил в ужас от массы измождённых и голодных раненых.

— Это варварство оставлять несчастных, обессиленных людей без пищи по три дня, — выговаривал он заведующему военно-медицинской частью Приселкову, на что тот беспечно отвечал: — Эка важность, профессор! На позиции войскам случалось быть без пищи по шесть суток, и ничего, дрались голодными!»

«Господи, — думал Игнатьев, — чего не вытерпит многострадальный, славный, недосягаемый русский солдат! Хорошие воспоминания о заботливости отцов-командиров, распорядительности, добросовестности и честности начальства вынесет он из нынешней войны!». И всё безобразие это совершалось в армии, командуемой братом царя, в присутствии государя и его сыновей! Что же бывает там, где и этого надзора нет?

Трудно сказать, что творилось в душе Александра II при посещении госпиталя, но у Игнатьева «волосы вставали дыбом», когда он думал недобросовестности нашей администрации. По его мнению, администрация поступала безбожно, ничего не предусматривая. Зная, что готовится сражение, никто палец о палец не ударил, чтобы устроить на расстоянии в тридцать пять вёрст между позицией и Булгарени хотя бы один питательный пункт! Без Красного Креста совсем бы худо было. От всего увиденного и пережитого у Николая Павловича на душе скребли кошки, хотя его личной вины и не было. Он очень жалел, что предчувствие его, к несчастью, оправдалось. Русская армия потерпела третью, кровавую неудачу под Плевною, которую имела полную возможность занять прежде турок; штабное начальство должно было признать своё полное фиаско при самой торжественной обстановке — в день тезоименитства! — в присутствии царя и главнокомандующего, приехавших смотреть на верную победу.