Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

Неумолчный звон цикад напоминал Игнатьеву Буюк-Дере, его вечерние прогулки с Катей и детьми по дороге, ведущей в Стамбул и обратно.

Дмитрий с Иваном сложили во дворе печурку. Варили кулеш.

На вопрос: « Где сало раздобыли?» оба пожали плечами.

— С собой привезли.

Иван при этом закатил глаза под лоб и с самым плутовским выражением лица расхохотался.

Глядя на них, Николай Павлович вспомнил китайскую байку: чтобы огню не было грустно, одиноко, на него ставят котёл, вливают в него воду, засыпают крупу и, когда сварится каша, всем становится весело: и огню, и котлу, и тому, кто кашеварил.

К запаху дыма примешивался аромат увядающих трав.

— Болгары, чё? — спрашивал Дмитрий и сам же отвечал на свой вопрос. — Оно понятно. Бесперечь над имя турки измывались, вот и опаскудела им, чать, такая жись.

— А я смотрю, бедноты у болгар много, а босяков нет, — присаливал кулеш Иван и пробовал его на вкус.

Жители деревни говорили, что октябрь в Болгарии стоит сухой, совсем не такой, как на Босфоре, когда дожди идут неделями. Румыны тоже уверяли, что осень будет тёплой и довольно продолжительной. Сирени зацвели вторично.

«Давай-то Бог! — молил Николай Павлович. — Тогда мы окончим кампанию». Его ближайшей целью были Проливы, а отдалённой — могучая Россия в её новых границах, вобравших славянство Европы. Нет, они ему не снились, ключи от османской столицы, но он живо представлял себе, как ему подносят их на серебряном блюде — горящие золотом! — с великим трепетом позорного смирения.

На западе, где зубчато синели горы, малиновым верхом казацкой папахи горело закатное солнце.

Александр II, глубоко удручённый «второй Плевной», повелел мобилизовать гвардейский и гренадерский корпуса, 24-ю, 26-ю пехотные дивизии и 1-ю кавалерийскую дивизию. Всего сто десять тысяч человек при четырёхстах сорока орудиях, которые вот-вот должны были прийти.

К концу августа, против Плевны, которую Осман-паша превратил в неприступную крепость, и которая стала для нас камнем преткновения, было сосредоточено шестьдесят пять тысяч штыков, восемь тысяч шестьсот сабель, четыреста двадцать четыре полевых орудия и более двадцати осадных.

Полковник Паренсов доложил, что по данным армейской разведки Осман-паша имел двадцать девять тысяч четыреста штыков, полторы тысячи сабель и семьдесят полевых орудий.

Расположение войск Действующей армии было следующим: Рущукский отряд наследника цесаревича укрепился между реками Ломом и Янтрою. Тырновский отряд генерал-лейтенанта князя Шаховского занимал позицию от Черновны до Балкан, удерживая Хаин-Киойский перевал. Шипкинский отряд генерал-лейтенанта Радецкого — стоял на Янинском, Шипкинском и Травненском перевалах, имея резерв в Габрове. Ловче-Сельвинский отряд под командованием генерал-майора Давыдова и Западный отряд под начальством Карла Румынского, с двумя флангами и кавалерией генерал-лейтенанта Лошкарёва в центре.

Плевненский фронт растянулся на двадцать вёрст, но путь отступления турок остался свободным. На левом берегу Вида наших войск не было, а на правом дорогу из Софии удерживали четыре кавалерийских полка: два драгунских — восьмой и девятый, один уланский и один донской.

Рыскали разведчики — с той и с другой стороны. Пластуны передовых отрядов брали «языков» и совершали диверсии. Офицеры проверяли караулы. Изредка до слуха долетала трескотня ружейной перепалки. Кроты, полевые мыши и ежи пугали в ночном лошадей. Нещадно трещали цикады.

Днём — то в одном месте, то в другом — выскакивал на бугорок какой-нибудь черкес и, горяча коня, ставил его «свечой», поднимал на дыбы, дескать, кто там из гяуров смелый? Кто со мной сразится, кто не трус?

Разве такое стерпишь? Да ни в жизнь!

Вот соколом взлетел в седло казак из станицы Лысогорской, что на Ставрополье, выхватил шашку из ножен и, звеня тремя «Егориями» на груди, помчался урезонить выскочку — сильный, проворный, весёлый. Когда бросает шашку вниз, не видно: виден её блеск над головой. Конь у казака добрый. Золотой туркмен. То он обгонит ветер, нахлестнув его хвостом, мол, не мешайся под ногами, то ветер обойдёт его, закрутит пыль столбом, разбойно свистнет, раззадорит: догоняй!

— Вай-я! — возопил магометанин, и его звонкоголосая сабля, нос к носу столкнувшись с казацкой, тотчас принялась нахваливать хозяина, да с таким пылом, с таким упоением, что любого бы завидки взяли. Сами посудите: и молод-то он, и красив, и отважен, и нет никого, кто сравнился бы с ним в джигитовке. А как он ласков с нею, как заботится о ней, как гладит и целует перед боем, это надо видеть, пережить, прочувствовать душой и плотью — всем существом своей дамасской стали. Право слово, она готова на него молиться, неустанно повторять за ним: «Экбер-алла!» и, радостно поклявшись на Коране, быть преданной ему до гробовых пелен, как он, желанный, предан своему султану. Разговорчива сабля черкеса, хвастлива, и не слова летят из её уст — искры огня, так она счастлива блистать в руке хозяина, кромсать, чекрыжить, рассекать врагов ислама, ведь нет ничего сладостнее в мире, как пить их кровь и умываться ею!