Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

Государю для постоя отвели приличный дом, покинутый его хозяином, богатым турецким помещиком Мехмед-беем. Год назад Мехмед-бей защитил болгар от лютовавших черкесов, его никто бы и пальцем не тронул, но, когда приблизились наши войска, не вытерпел и, по примеру других мусульман, подался в Шумлу — хорошо защищённую крепость.

Александру II разбили палатку во внутреннем дворе, благо, он оказался просторным настолько, что рядом с императором присоседились Адлерберг, Милютин и Суворов. Остальных разместили в комнатах дома, где стёкла были выбиты, а мебель вся расхищена. Палатку для столовой разбили на первом дворе. Экипажи, прислугу, конвой разместили в ближайших домах. Свита тоже разбрелась по хатам. Конюх Христо, всю дорогу ехавший на Рыжем, нашёл Игнатьеву приют в доме болгарского крестьянина, вычистил комнату, установил походную кровать, раскладной стол и стулья, и пригласил «до хаты». Лошадей он поставил в конюшню, где было темно и просторно. Дмитрия и кучера Ивана поместили в соседней комнате и на балконе, который стал служить Игнатьеву своеобразной гостиной. Экипажи были на виду, корм для коней нашли, вода понравилась, чего же больше?

Ночью пошёл дождь, стало прохладно, но Николай Павлович выспался и не продрог под крышей. Во время завтрака все жаловались на клопов, но Игнатьева они не беспокоили. Комната чистая, хотя в окне вместо стекла — бумага. Дом, облюбованный Христо, стоял почти на выезде деревни, дальше всех от императорской квартиры. Игнатьев жил теперь, как в Круподерницах. Деревня Бела располагалась на ручье в овраге, но и по холмам домов было немало. Многие лепились впритык к кладбищу с его надгробными камнями и сворой бродячих собак с их непомерной худобой и вываленными от жары слюняво-розовыми языками.

Всякий раз, выходя на узенькую улочку села, Христо не переставал удивляться.

— Дмитро, дывысь, яки тут хаты!

— Обыкновенные мазанки, — не находил причины удивляться Дмитрий. — Такие же плетни промеж дворов и повитель по оградам.

Иван ему поддакивал: — Как и у нас в Малороссии.

Белёные известью хаты сияли в зелени садов, блестели мокрой черепицей. По улице сновали поросята.

Николай Павлович находил, что и одеждой, и ухватками, и речью, и всем своим сельским укладом болгары напоминали хохлов. В прежнее время ему было бы, конечно, всё равно, а теперь болгарское селение казалось особенно милым. Даже Христо, страстно любивший свою Малороссию и тосковавший по дому, и тот сказал ему, разнежась: «Точно наше Погребище».

— А почему не Круподерницы? — полюбопытствовал Игнатьев.

Христо лукаво подольстился: « Круподерницы лучше!» А Ивану сказал, что болгары, «воны як и мы».

— Зовсiм без грошей.

Когда Николай Павлович сидел на балконе, местные жители, приходившие с разных концов села взглянуть на «живого Игнатиева», говорили Дмитрию, шумевшему на зевак «здесь вам не цирк!», что «генерал Игнатиев был нашим заступником от греков, черкесов и турок», и что они готовы на него молиться, как на живую икону.

— Он привёл русское войско! Мы выберем его царём и будем просить у императора Александра!

Благодаря такому мнению, у Николая Павловича всегда был корм для лошадей — правда, за деньги.

Старик Суворов заметил ему, что никогда в прежние войны болгары пальцем не шевелили, чтобы нам помочь.

— Стакана воды не давали.

— Их понять можно. Они мести турецкой боялись, — ответил Игнатьев.

Балканский зной, творец косых зарниц и дикошарых гроз с их бесноватой силищей и злобой, сжигал в полях хлеба, иссушал землю, накидывал петлю удушья на измученных страшной работой людей. А работа, в самом деле, была жуткая: они убивали друг друга. Что может быть кровавей и бессмысленней этого гиблого дела? Спросить бы у неба, но и оно молчит: спеклись уста, потерян голос, и ничего нельзя понять, бессильно горбясь под крестом земной юдоли. Что было, то будет. Болезни и войны. Так надо. И жизнь, и смерть, и злодеяния. Где брат твой, Каин? Кровь пролилась, и поскользнулось человечество на ней, упало, заскользило в пропасть ада.

После разговора с князем Черкасским Игнатьеву пришлось — по приказанию государя — вести переговоры с английским агентом Веллеслеем и австрийцем Гикою. Тому и другому он должен был объяснить всю мерзость поведения турок, обезображивающих мёртвых и раненых.

— Мусульмане отрезают руки, носы, уши, отсекают головы и вызывают тем самым ответное ожесточение, — сообщил он англичанину и продиктовал ему текст телеграммы лорду Дерби. Для подкрепления в Англии партии мира, маркизу Солсбери было добавлено, что Веллеслей нашёл Александра II и графа Игнатьева в прежнем миролюбивом расположении. — Непременно передайте маркизу, что, не делая предложений о мире, турки принудят нас вопреки желанию государя дойти до Константинополя и стать на высотах, командующих Босфором, — проговорил Николай Павлович и наставительно прибавил: — Англия имеет одно лишь средство предупредить это событие — принудить турок просить у нас мира на наших условиях.