Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

За победу русской армии и поражение турок в войне по круговым стаканам шумно разливались: портер, херес, водка, шампанское, бордосское вино, английский белый эль, венское пиво, русский квас, дрянная бессарабская кислятина, и вновь шампанское, английский эль и херес.

По счастью Прут не широк.

Игнатьева приятно удивило, что по всему пути ему лично оказывали большое внимание и крайнюю предупредительность — не только до русской границы, но и, в особенности, в Румынии. В Яссах, в Рошане, в Браилове префекты, два министра и все власти не отходили от Николая Павловича во время остановок. Публика толпилась, кланялась, скандировала его имя, а в Рошане, где остановка длилась полтора часа, в его честь был устроен концерт. На прощанье его забросали цветами, оглушили криками «Vivat!» Свитские генералы, сослуживцы и рядовые пассажиры были свидетелями оваций, устраиваемых в честь генерала Игнатьева, и поражены общим сочувствием.

— Ваше сиятельство, а вы и впрямь большая знаменитость! — с восхищением в голосе воскликнул адъютант наследника цесаревича и весело прищёлкнул пальцами. — Прямо-таки, мировая!

Железнодорожный путь до Ясс занял три часа. Тамошний префект предложил свою коляску и провёз Игнатьева по городку, прелестному без всяких оговорок. На его расспросы о Константинополе, Николай Павлович ответил, что Константинополь это английский замок, который наполнен привидениями. Что ни говори, Мидхат-паша сумел осуществить задуманное, а он, Игнатьев, нет; и это сильно уязвляло. Префект, добродушный толстяк с густыми чёрными бровями сделал удивлённое лицо, сказал: «Ну, надо же!» и, словно радуясь тому, что знойный воздух дрожит и струится, мостовая из серой превращается в жемчужную, а жемчужные нити, украшающие нежные шейки молоденьких барышень и сановных дам, кажутся белыми от ослепительно яркого света, стал поглядывать по сторонам и оживлённо кланяться знакомым. Молодёжь слонялась по бульварам, барышни ели мороженое и обсуждали молодых людей, изображавших из себя искателей приключений и зрелых охотников за дамскими утехами. Старики занимали места в небольших, но уютных кофейнях, и погружались в чтение газет, подробно освещавших ход русско-турецкой кампании. Заголовки, как обычно, были броскими.

«СУЛТАН АБДУЛ-ХАМИД В КАПКАНЕ!»

«ГДЕ РУССКИЙ ШТЫК, ТАМ РУССКИЙ БОГ!»

С начавшейся войной Румыния связывала надежды на полное своё освобождение от турок, поэтому румынский князь Карл Гогенцоллерн — потомок древнейшего рода, давшего Европе с добрый десяток правителей, вынужден был подписать конвенцию, дозволявшую пропуск войск Дунайской армии через румынские земли.

Спустя две недели после того, как был зачитан Манифест, войска Дунайской армии срочным маршевым порядком перешли границу и четырьмя колоннами двинулись к Дунаю. К двенадцатому мая они заняли почти семисоткилометровый участок его нижнего левого берега, но турки никаких ответных действий не предпринимали. Даже их броненосцы не стреляли по нашим войскам, измученным частыми грозами и бездорожьем. Наряду с распутицей и непогодой командиров выводило из себя то, что продовольствие армии за границей было отдано в руки трёх евреев: московского Горвица, севастопольского Грегера и одесского Когана. Знающие люди утверждали, что Грегер — старый приятель начальника полевого штаба армии генерала Непокойчицкого, а остальные двое рекомендованы армейским интендантом Аренсом. Многие из русских генералов всерьёз задавались вопросом: как мог начальник штаба армии поставить свою безупречную репутацию на такую краплёную карту? Сам Непокойчицкий с пеной у рта доказывал, что он уверен в честности Грегера, ибо лично знает его двадцать лет. Но именно таким, старым знакомцам, и не следовало поручать многомиллионные поставки! Несостоятельность троицы сразу же дала о себе знать. Войска одиннадцатого корпуса, прибывшие в Галац и Браилов, четверо суток ждали кухонь и фураж. Пришлось использовать неприкосновенный запас. Когда же доставили сено, лошади не стали его есть. Оно было гнилым.

Командир восьмого армейского корпуса Фёдор Фёдорович Радецкий, однофамилец австрийского фельдмаршала и замечательный военачальник, за плечами которого было несколько кавказских кампаний, и командир двенадцатого корпуса Пётр Семёнович Ванновский, которого без генеральских эполет все принимали за профессора, и непременно — медицины, немедленно распорядились, чтобы войска сами нашли себе подрядчиков. Евреи бросились жаловаться к начальнику канцелярии полевого штаба, который, судя по всему, и покрывал их «шахер-махер». Полевой интендант Аренс, не имевший никакого понятия о снабжении войск продовольствием в условиях войны, наивно полагал, что, подчинившись решению свыше, автоматически сложил с себя ответственность. Как бы не так! Ему же первому и всыпали по первое число — за недогляд.