Юлия Андреева - Святы и прокляты

— Когда ты говорил о постройках тридцать второго года, неплохо было бы помянуть и церковь, что воздвиг не император, а его враг Папа Григорий IX, — оруженосец проницательно посмотрел на приятеля. — Церковь Новых Непорочных Младенцев.

Трубадур подавленно сглотнул.

— Через двадцать лет после памятного детского крестового похода на острове Святого Петра... — он кинул взор на тщательно записывающего за ним Константина и продолжил: — Нет, начинать следует не с этого! Пиши так: когда в 1212 году у берегов Сардинии затонули два корабля с маленькими крестоносцами, после бури море выбросило на берег несколько сотен детских трупов. Местные рыбаки вырыли для всех них одну братскую могилу.

Прошло двадцать лет, и на этом месте выросла крохотная церковь, рядом с которой поселились двенадцать монахов, которые и по сей день осуществляют там постоянные богослужения.

Уже замечено, что в полночь Анна, спит ли она или, наоборот, бодрствует, но как пробьёт двенадцать, девочка, словно по волшебству, обращается царевной Анной Комниной. А днём она просто Анна — дочка летописца Бурхарда и сестра Константина. Ночью она проникает в прошлое, но отчего-то всё время крутится вокруг крестового похода 1212-го. А днём исправно записывает за стариками, трубадуром и оруженосцем, историю их господина Фридриха.

Анна лениво водит ложкой по горячей каше. Впрочем, горячей та была, когда её только-только поставили на стол, с тех пор девочка увидела в ней горы, пустыни и, наконец, догадалась налить сверху молоко — море... Утро, работа ещё не началась, и, значит, можно не прислушиваться к тому, о чём спорят между собой неугомонные старцы. Последнее время она уже не испытывает робости перед чужими людьми, да разве они для неё чужие? Скорее уж наоборот.

— Я хотела спросить, благородный сеньор, — девочка поворачивает сонное личико в сторону оруженосца. — Вы говорили, что ваша настоящая фамилия Францизиус, а дядя придумал назвать вас Франц. «Француз»? Это не в честь ли святого Франциска?

— Если я правильно понимаю, господин Вольфганг Франц — одногодка нашего короля. Стало быть, святому Франциску было двенадцать лет, когда родились Фридрих и Вольфганг, — ответил за приятеля Фогельвейде. — Вряд ли кто-то стал бы называть ребёнка в честь другого ребёнка.

— Всё так, никакой связи, — кивнул Вольфганг.

— Двенадцать лет? — Анна поражена. Похоже, до неё только что дошло, что святой Франциск жил совсем недавно. Ходил по земле, проповедовал, «лечил» храмы, разговаривал с животными. А до этого играл с другими детьми, смотрел уличные представления, ездил с родителями на ярмарки ... Всё это так странно, и если бы Вольфганг Франц приехал в Ассизи, кто знает, быть может, он познакомился бы там с Франциском. Знал же его римский Папа! А святая Елизавета была моложе Фридриха и Вольфганга на тринадцать лет, Фридрих дружил с её мужем... Анна уже забыла его имя, но обязательно вспомнит. — Как странно, — сказала она, — святые живут среди нас, ходят неузнанными... Наступишь прохожему на ногу, не дашь в долг соседу, а через несколько лет, глядишь, а это святой. А ты для него куска хлеба пожалел...

— Фридрих никогда не одобрял этот детский крестовый поход! — Фогельвейде вдруг заявляет так громко, что Анна очнулась от своих мыслей, подпрыгнув от неожиданности на месте.

— Официально да. Потому как ему это было выгодно, — кивает сидящий напротив трубадура наёмник Рудольфио, благодаря всей этой истории с летописью обретший наконец постоянного хозяина.

— Все песни той поры пелись о добром короле Фридрихе, который запретил детям ходить в Иерусалим, подвергать себя опасности, — кивает Фогельвейде, наливая себе в кубок лёгкого вина.

Девочка клюёт носом, самое правильное теперь было бы улечься спать — ночью её разбудили по приказу сеньора, вырвали из сна, в котором она следила за похождениями юного апостола Павла из колонны Николауса, и теперь ей бы выспаться. Но никому нет дела до её страдания. Ладно бы Фогельвейде, Вольфганг или даже продрыхший всё на свете Константин. Но Рудольфио? Он-то был на ночном гадании и знает, как она устала.

Стоп. С удивлением для себя, Анна вдруг чётко вспомнила всё, что происходило ночью, когда служанка растолкала её впотьмах: «Ваше высочество, его милость хозяин замка нижайше просит вас подняться к нему...» Ей и раньше рассказывали, что ночью она отзывается на Анну Комнину, но сама она только и могла что слушать россказни о ней же самой. О том, как прямо держалась да как строго приказывала... Умора... И вот теперь она сама ясно вспомнила, о чём с ней, Анной Комниной, ночью говорил сеньор граф! О том же самом: о прекрасном короле Фридрихе. О ком же ещё?