Юлия Андреева - Святы и прокляты

— Но он обманом поубивал целый гарнизон в Монте-Кьяро, — вступил в схватку Константин, — после того, как дал честное слово не преследовать добровольно сложивших оружие.

— Да, но на войне бывает и так, — его сиятельство тяжело вздохнул. — Многие говорят, что лучше бы позволили убить себя, чем нарушить данное слово. Но император обязан думать о подданных: сдавшиеся воины пополнили бы гарнизон следующего мятежного города, и это уже были бы опытные, подготовленные бойцы.

— Пожалуй, я не сумел бы думать как император, — Константин поднялся и, дотянувшись до кубка, одним глотком опустошил его, даже не почувствовав вкуса.

— Как царевна Византии, я вынуждена признать действия императора правомочными и своевременными. Мне не нравится только история с грудными младенцами, потому что это противоречит христианскому учению, — Анна сидела с прямой спиной, положив тонкие руки на подлокотники кресла.

— Вы совершенно правы, ваше высочество, — граф Гансало Манупелло склонился перед девочкой в поклоне придворного.

— ...Вы совершенно правы, ваше высочество, — несмотря на утренние часы, Анна продолжала считать себя византийской царевной.

Граф велел во всём потакать ей, и Рудольфио с радостью выполнял этот приятный приказ. В конце концов именно благодаря Анне они получали возможность заглядывать в прошлое, в котором оставалось ещё так много загадок.

Сейчас девочка устроилась за столом, наблюдая за тем, как Константин очиняет перья, а другие летописцы только готовятся начать диктовать, поджидая его сиятельство, которому ещё за завтраком было доложено о состоянии Анны и он обещал быть, дабы не пропустить благоприятной возможности ещё раз скользнуть в давно ушедшие, но продолжавшие волновать времена. Ещё раз взглянуть в лица друзей, крепче запомнить врагов.

Когда пажи распахнули двери перед графом Гансало Манупелло и все присутствующие поприветствовали его сиятельство, а он, в свою очередь, приложился к краю платья Анны, можно было начинать.

— Если я правильно понимаю, сегодня мы услышим о падении звезды императора? — весело поинтересовался он, устроившись в кресле напротив летописцев.

— Вы совершенно правы, ваше сиятельство, так же как права принцесса Анна, — трубадур поклонился сначала графу, и затем девочке. — Принцесса прежде вас напомнила о нашем долге. — Извиняющаяся улыбка графу, и подобострастная принцессе. Фогельвейде, должно быть, с вечера планировал свою речь, во всяком случае, ни Рудольфио, ни Вольфганг Франц не стремились перебивать его или пытаться перекинуться словечком с Гансало. — Итак, Фридрих повёл себя как деспот и тиран, и вместо того, чтобы принять покорность ломбардских городов, унизил их ещё больше. Люди хотели принести ему вассальные клятвы, стоя на одном колене, а он поставил их на оба, а потом ещё и ткнул мордой в грязь.

— Последнюю мысль не надо записывать, Константин! Какой вы, право! — сморщился Фогельвейде. — Я выразился таким образом с целью создать некий образ у слушателя, чтобы все могли прочувствовать происходящее... В общем, посчитавшие себя оскорблёнными миланцы возобновили союз с Брешией, Пьяченцей, Алессандрией, Болоньей и Фаенцей, после чего уже были готовы принять новый бой и на этот раз победить или погибнуть.

— Скорее уж купчишки понимали, что заключить мир с императором по его правилам можно будет и после поражения, — помог трубадуру Вольфганг Франц. — А что?

Дали себе ещё один шанс. Открыли, так сказать, кредит — обычное дело.

— Можно и так сказать, — пожал плечами трубадур. — Впрочем, пока они заключали все эти союзы, пока туда-сюда носились послы, перевозились деньги и товар, из одного лагеря в другой переходили воинские подразделения и осуществлялся набор новобранцев, войскам императора сдалась Лоди, и после Фридрих в Падуе перед придворным советом принимал уже покорность Вигевано, Новары и Верчелли. Настал черёд и гордой Флоренции отдаться воле Фридриха. А в готовящем очередной мятеж Милане, волею жителей города, на самом же деле по наущению легата императора, сменился подеста. Теперь им стал некто Анжело Малабранка — римлянин хорошего рода, человек, преданный императору Фридриху.

— Себастьяно Малабранка! — Константин вскочил со своего места с таким видом, словно убивший его отца кровник в этот момент по меньшей мере вошёл в Гобеленовый зал.

— Да, совершенно верно. Это его дядя, — графа насмешила реакция мальчика.