Большим старинным кованым ключом Надя отперла дверь с парадного.
Внутри обнаружились разрушения ещё более сильные, чем снаружи. По прогнившим полам прихожей было невозможно ступать, не рискуя при этом рухнуть вместе с обломками досок в подпол и подвернуть или сломать ногу. Девушка прошла прихожую по краю — придерживаясь рукой стены... На кухне провалилась печь, и весь очаг был завален покрытыми сажей кирпичами. В зале проломилась сгнившая доска под передними ножками огромного платяного шкафа, и тот повалился, но он не упал совсем, а уткнулся раскрывшимися дверцами в большую кучу земли, нарытую за долгую зиму кротами; так и стоял этот шкаф наклонённый. С потолков во многих местах смыло побелку; со стен кое-где свисали отклеившиеся полосы обоев. И были везде тенёта, пыль и мышиный помёт.
При виде всего этого печального расстройства Надежда вдруг с какой-то особенной ясностью представила, что не только поместье и этот милый её сердцу родной усадебный дом пребывают ныне в состоянии почти полного разорения, разрушения, а и весь привычный жизненный уклад очень многих людей разрушился — и не только владевших землёю помещиков, но и большинства крестьян, так и не получивших землю в результате государевой реформы и окончательно обнищавших после нескольких лет вольных мытарств. Она вдруг отчётливо представила, что очень многие русские усадьбы, как и усадьба Станских, стали в одночасье бросовым товаром, разменной монетой в тёмных делишках пройдох-перекупщиков, и скоро зачахли, обезлюдели, бурьяном поросли, были разграблены, где-то сожжены, разнесены на j стороны по брёвнышку, по кирпичику. Ныне многим — прежде крепким хозяевам — по приезде в 3 родные места не всегда найдётся, где укрыться от непогоды, где на ночь голову преклонить. Там, где раньше била ключом жизнь, теперь царило запустенье. Не было опоры в настоящем, и неясным сделалось будущее. От того очень неуютно становилось на душе. Да и не о душе многим теперь приходилось думать, не о прекрасном, а о том, как вернее заработать на хлеб.
К счастью, спаленка Надежды почти не пострадала от времени. В ней даже воздух был более сух и дышалось легче, чем в других комнатах.
Поставив саквояжик на кровать, девушка устремилась к письменному столу с шкафчиками. Порылась в одном из шкафчиков и отыскала среди книг томик стихов Александра Пушкина, изданный в Санкт-Петербурге в начале века (и сам Поэт мог держать его в руках, и, может, сам Поэт носил его к переплётчику), — крепенький томик с золотым тиснением по кожаному корешку.
«Вот и ты, мой друг. Теперь не оставлю тебя...»
Услышала, что кто-то вошёл в дом. Выглянула в прихожую.
Крестьянин Антип из бывших дворовых укладывал по прогнившему полу мосток — откуда-то принёс широкую доску. По старинке он поклонился Надежде:
— Мужики возле погоста пахали. Вас, молодая барыня, видели. Пришёл спросить — не надо ли чем помочь?
— Спасибо, Антип. Ничего не надо, — девушка прошла по доске и приобняла его. — Разве что завтра к поезду подвези.
— Сделаем, молодая барыня, — он был явно растроган тем, что Надежда встретила его так тепло, как встречают родственника. — Присматриваю снаружи за домом. За могилками присматриваю. Но присматривать — что! — Антип развёл руками. — Умирает дом. Тут жить надо. Коли без хозяина, присматривай, не присматривай, толку мало, — он сокрушённо покачал головой.
Девушка пошла по мостку обратно:
— За домом больше не нужно присматривать. Пусть завтра люди придут, заберут — что кому нужно. Утварь, одежду, мебель пусть унесут. Пускай разберут хомуты и сёдла, плуги и косы. Кто умеет читать — пусть книги возьмут... Фёдор, Пахом.
Антип опустил голову и был сумрачен:
— Сделаем, молодая барыня.
— Себе вот этот сундук возьми, — Надежда указала на большой, как зерновой ларь, сундук в углу прихожей, старинный сундук, обитый широкими полосами меди. — Я знаю, он тебе всегда нравился — сколько ты на нём спал!..
— Хороший сундук, это верно, — сухо ответил Антип, даже не взглянув на сундук; обдумывал с минуту какую-то мысль, сказал: — Но лучше бы вы от нас не уезжали. Жаль, что всё так изменилось. Вы добрые люди. Мужики говорят: без Станских — как осиротели.
«
ой родной дом. Незатейливый, очень спокойный по сравнению с питерским мир, мирок, захолустный уголок вселенной и частичка души. Боже, как всё здесь разрушилось!.. О том, что вижу, о том, каким дом стал, не хочется даже писать, поскольку написанное мною — для памяти; а дом свой мне хотелось бы запомнить таким, каким он был в лучшие времена. То, что я вижу сегодня... Лучше бы отвернуться и не видеть. У нас на курсах мне несколько раз доводилось видеть, как умирают люди. Дом наш умирает очень похоже. И схожесть не столько во внешних признаках, сколько в признаках, угадываемых чувством, — неизбывным, пронзительным ощущением утраченной сущности, утраченной надобности. Он состарился, он немощен и всеми покинут, как часто бывает всеми покинут старый человек (и некому на смертном одре его за руку подержать); он кроток и нем; и если раньше, старея, слабея, он чувствовал себя только гостем на этом свете, и с каждым годом — всё более гостем, всё острее чувствовал это, — то теперь уже явилось понимание очень жестокой истины — понимание того, что он на этом свете стал вообще лишним... Утрачивая ясность сознания, в мучениях своих он уже ни о чём не просит, он устал, он ждёт смерти, хочет смерти, поскольку только в смерти видит он скорое избавление от страданий, от пронзительно острого чувства одиночества.
Читать дальше