Борис Павленок - Преданный и проданный

Потёмкин, доверительно наклонившись, ласкал взором добренького дедушку.

— Поверьте, князь, сердечно чувствую ваши одолжения и труды и потому передаю на ваше рассмотрение вопрос о прибавке денег и людей на зимнюю кампанию.

— Конечно, кто мог предвидеть такую дороговизну... Пусть канцелярия ваша сделает новое исчисление и пришлёт.

— Две недели туда, две сюда, две отсюда, да ещё две тут — солдатики с голоду помрут. Мой доверенный, полковник Розум, дал вам исчисление. Где оно?

— Да-да... вовсе запамятовал... Я уж всей душенькой, на той неделе...

— Сегодня, батенька, сегодня.

— Можно и сегодня, коль вы просите. Пусть подпишут в Военной коллегии, я его превосходительству Мамонову, он императрице...

— Князь, я сам и есть Военная коллегия и к государыне вхож.

— Но где взять три миллиона?

— Четыре, батенька, четыре по исчислению. А где взять, вы знаете. Ваш предшественник Глебов не мог собрать в казну и двенадцати миллионов, а вы, приняв оный пост, все двадцать восемь выбили!

— Так то было, а ныне где взять?

— Там же, где взяли три миллиона, чтобы оплатить долги великой княгини... Ежели будет невыкрутка, не найдёте на войну потребных сумм, мы найдём другого генерал-прокурора, батенька, — всё так же мило улыбаясь, пообещал Потёмкин.

— То есть как? — Глаза генерал-прокурора округлились.

— Вот так, на побрякушки великой княгине нашли. — Потёмкин вынул из кармана горсть бриллиантов и стал пересыпать из ладони в ладонь, — и для Российского государства найдёте. Рад был видеть вас в добром здравии, князь. Указ через часик на подпись. Супруге мой поклон. — Он с чувством пожал руку Вяземскому.

— Премного счастлив, премного благодарен. — Вяземский кланялся, отступая к двери. — Указец сей момент...

— И о деньгах, и о рекрутах — два указа, два! — крикнул вслед Потёмкин.

Вяземский в приёмной вытирал пот.

— Лют? — кинулся к нему рослый генерал.

— Сатана, — выдавил из себя Вяземский.

Адъютант тронул генерала за плечо:

— Вас просят.

Генерал, перекрестившись, потянул дверь на себя. Остальные, человек пять, находившиеся в приёмной, сочувственно смотрели вслед. Вяземский, оглядевшись, всплеснул руками:

— Что же я стою? — и опрометью кинулся вон.

Генерал стоял, вытянувшись столбом, а Потёмкин, откинувшись на спинку высокого кресла, кричал, пристукивая по столу кулаком:

— От ваших пушек гибнут больше, чем от турецких! Каждое пятое ядро взрывается. А с меньшим зарядом ядра падают на головы своим. Почто шуваловская пушка в войска не поступает?

— Да я, светлейший... но заводы приватные...

— Казённые не лучше! Ружья не пристреляны, приклады из осины. Одна рукопашная — и в щепки... Мерзавцы! Для парада, а не для боя работаете!

— С-стараюсь, ваша светлость, с заводов не вылажу...

— Можете хоть у жены под боком, хоть в борделе ошиваться, но чтоб дело шло. Вы фельдцейхмейстер, на вас ответ за вооружение армии. На батарею сгоню!

— Ваша светлость...

— Или к якутатам... Завтра же на заводы! И в столицу ни ногой, пока не пойдёт доброе оружие. Получу первую партию, проверю, если дерьмо — на батарею пойдёшь! — гремел Потёмкин.

— Ваша...

— Вон!

Генерал в дверях столкнулся с адъютантом, тот, забыв о субординации, заступил дорогу.

— Его императорское высочество великий князь Павел Петрович!

— Вон! Вон! — бушевал Потёмкин.

— Не понял? — растерянно бормотал адъютант, а генерал-цехмейстер всё никак не мог обойти его.

— Я не тебе... Супруге привет! И поклон нижайший...

— Премного благодарен, — генерал поклонился и наконец выскочил в дверь.

Потёмкин, почтительно склонив голову и, как говорят нынче, на полусогнутых, выбежал из-за стола, встречая великого князя. Подойдя, разулыбался, отдал церемонный поклон с шарканьем ножкой, пригласил:

— Прошу покорнейше, ваше высочество, где изволите сесть?

Но его императорское высочество просить было не надобно. Едва кивнув и сохраняя холодно-высокомерный вид, он быстро пересёк кабинет и сел возле стола. Хотя Пётр III и не был отцом наследника, но воспитанное Паниным почтение к прусаческим традициям, флюиды прусского духа, реявшие в военной среде, близкой Павлу, отразились на формировании личности Павла, который любил Петра за его игры в солдатиков, шутовство и веселье. Родитель не тот, кто на свет произвёл, а кто воспитал. Павел был солдафоном под стать Петру — прям и отчётлив в движениях, порывист, резок, бесцеремонен. Не стал церемониться и с Потёмкиным, ледяным голосом выговорил: