Борис Павленок - Преданный и проданный

— Позвольте проводить вас... — Он беспомощно зашарил по скамье, пытаясь найти шляпу. — Вот только шляпу найду.

Екатерина насмешливо крикнула:

— Шляпу пану Станиславу!

Нарышкин сунул свою.

Взяв её, Понятовский попытался отшутиться:

— Когда-то вы подарили мне шляпу получше.

— Вы имеете в виду престол, пан Станислав? — вполголоса сказала она. — Но на нём сидят, а шляпу носят на голове. Григорий Александрович, вверяю вам судьбу гостей.

— Можете надеяться, — ответил Потёмкин, стоя на шляпе Понятовского — её, оказывается, давно гоняли ногами под столом. — А теперь, господа, — поднял бокал Потёмкин, — я предлагаю тост за великого воина, фельдмаршала России, графа Румянцева...

— Виват!

Салют. Залп. На палубе Понятовский умоляюще сложил руки.

— Като, умоляю о свидании. Нам есть о чём поговорить.

— Вы и так сказали достаточно, Ваше Величество, перестаньте разыгрывать влюблённого, ни вы, ни я уже не молоды. И не шлите дурацкие письма, не делайте меня посмешищем. Да и о себе подумайте. Шляхта бунтует, а король маргаритки нюхает да предаётся мечтам... Вам письма могут стоить не только короны — головы. Дождётесь янычар в Варшаве — Радзивилл сидит под дверьми у султана турецкого, призывая турок наказать Варшаву и Москву. Спокойной ночи, и возвращайтесь домой.

— Ваше Величество...

Екатерина глянула остро и неприязненно.

Залп. Фейерверк.

Из полутьмы выступил Мамонов и, ни слова не говоря, взял Екатерину под руку, повёл за собой.

У сходен дежурный гвардеец подал его величеству руку. Понятовский скинул шляпу и швырнул во тьму. Во второй половине надстройки на белой шторе появился силуэт Екатерины, она распускала волосы. Её закрыла мужская тень.

Из салона вышел Потёмкин. Оглядевшись, подошёл к окну Екатерины, в этот миг там, внутри, погас свет. Потёмкин поднял было руку, желая постучать, но передумал и тихо ушёл прочь. Вернулся в салон.

Луна купалась в быстрых струях Днепра.

Потёмкин, устало волоча ноги, вошёл в свой салон и остолбенел: на софе, подобрав под себя ноги, уютно свернувшись, сидело некое кудрявое существо и перелистывало страницы книги, разглядывая картинки. Увидев Потёмкина, вскочила, подбежала лёгкими шагами, кинулась на шею.

— Дядечка Гришечка, здравствуй! — И поцеловала в губы.

Потёмкин ошалело смотрел на неё, соображая: кто? Высвободив губы от очередного поцелуя, пробормотал:

— Постой... постой... никак Варька? Варютка!

— Варютка, Варютка, — подтвердила она.

— Ах ты, добрая душа, вспоминаю, где видел... Не только хлебушком странника приветила, но и сала не пожалела.

— Какого странника? — наморщила она лоб.

— Да не важно... Откуда ты взялась?

— С поездом царицыным. Санька, отъезжая в Варшаву, велела быть при тебе, заботиться и любить.

— И любить? — игриво спросил Потёмкин. — Это как же?

— Ой, не знаешь, как любят... Сколько раз махался, не счесть, пожалуй...

— Цыц, дурочка, не дай бог, услышат, донесут царице, голову открутит.

— Она тоже велела заботиться и любить... Он, говорит, единственный для меня на всём свете.

— Единственный... — горько улыбнулся Потёмкин.

— Правду бают, что она жена твоя?

— Царственная супруга, — с печалью выговорил Потёмкин.

— Жена, супруга — какая разница? Почто же она волочится за этим дылдой Мамоновым?

— А это уж не твоего ума дело. — Он легонько щёлкнул её по носу.

— Вот дурища, — с пренебрежением сказала Варютка. — Мне б такого мужа, я б его в платочек завернула и тут всегда носила. — Она показала около сердца, взяла руку Потёмкина и приложила к этому месту.

— Так любишь?

— Санечка сказывала, сколь нежен ты и добр... А меня любить станешь? — Она впилась ясными и чистыми глазами в его чёрный лик, отвела со лба прядь и поцеловала мёртвый глаз.

Этот миг решил всё. Её сочувствие ударило по сердцу, оживило его. Он обнял племянницу вовсе не с родственной нежностью.

— Варька, Варютка... жавороночек мой...

— Гришенька, великан мой добрый...

Екатерина, окинув голову и плечи плащом, прошла на потёмкинскую галеру, приблизилась к каюте. За дверью ворохнулся женский смех. Она повернулась и медленно шагнула во тьму.

Дежурный офицер стоял как изваяние.

В большой палатке-шатре собралась знатная компания — императрица, Потёмкин, Безбородко, Мамонов, послы, Иосиф, Суворов, Румянцев, де Линь, другие генералы.

Барабаны играли «честь».

Суворов подошёл с указкой к карте, подвешенной на двух кольях.