Борис Павленок - Преданный и проданный

Близ дорога в берёзовом колке затаилась толпа мужиков — лохматые, бородатые, обросшие. Одёжка — сплошная рвань, глаза злые, голодные. В руках самодельные пики, дубины, есть и ружьишко, ножи за поясами, чаще всего верёвочными.

— Эх, бы... — Мужичонка, присевший на корточках за кустом, сдвинул барашковую шапку на затылок, обнажив белый, не тронутый загаром лоб.

— Нишкни, дурень, — одёрнул его мужик, одетый в кафтан поприличнее, фуражку с лакированным козырьком, имеющий на вооружении палаш через плечо, пистолет. — Царский обоз, казну везут на юг князю Потёмкину...

— Вот бы и пошарапать, небось не один мильен, — вздохнул мужичонка и передвинул шапку с затылка на лоб.

— Он тебя шарапнет энтой штукой — видишь? — и пойдёшь подать платить Сатане, — усмехнулся вожак.

Вслед за табунком ещё отряд драгун, и с ними пушка.

Плыл над зеркальной водой с верховьев Днепра пласт тумана, молчаливый, тёплый, словно парное молоко, розовый, подсвеченный встающим солнцем, растекался он над бесшумными струями реки. На высокой горе, у подножия которой притаился скромный городок Канев, стояли две девочки в белых одеждах, ясные, будто свечечки, и пели нечто сладостное и задумчивое. А над прикрытым зеленью распадком горы, где спрятался город, поднимались ровными столбами дымы — готовили молодицы кто картошку на солоники, кто борщ и кашу впрок, на обед, а у кого ожидались ранние гости, там и яичница шкварчала и пузырилась, лопаясь и всё же сохраняя жёлтые глаза, обведённые белым кружевом.

Под тихим восточным берегом, поросшим травой и низким кустарником, ракитами, опустившими в воду седые волосы, сидел на быстрине рыбак, перебирая сеть. Борта лодки-плоскодонки слились с поверхностью реки, и кажется, что он устроился прямо на твёрдом зеркале вод. На другом берегу, покрытом ковром разнотравья, пустил хлопец коров по косогору, а сам сел повыше, под тёплые лучи солнышка, что-то подлаживая в берестяной дуде — узкой и длинной, едва ли не в рост пастуха. Сдвинул папаху набок, прислушался. Кричит рыбаку:

— Иване, а Иване...

— Га?

— Чуешь?

— Писню дивок?

— Та ни...

— Ащо?

— Плывуть... царица Екатерица.

— Откуль?

— Та с Киеву. Тикай с дороги, бо галеры там и човны, мабыть сто... И вси на быстрине. Сомнуть. Ну, чуешь?

Далёким громом пророкотал залп пушек, ещё, ещё... Иван наклоняет ухо к воде:

— Чую.

— Що?

— Музыки грають. — И торопливо выбирает сеть.

Наплывает волна тумана, Иван больше ничего не видит, кроме розовой, сияющей пелены, да близкие тёмные стволы дерев будто вырастают, увеличиваются в размерах и безмолвно проплывают над головой. Музыка звучит всё громче.

А пастух поднимается в рост и видит над пеленой тумана, прижимающегося к воде — он истончается, согретый солнцем, — цепь мачт, украшенных флагами, их становится всё больше, они скучиваются, всё громче звучит музыка. Тогда и пастух вздымает к небу свою дуду и выдувает длинный и звучный напев, грустный и призывный, каким собирает он каждое утро стадо. Красули и бурёнки недоумённо поднимают головы и, решив, что пора на водопой, сходят к воде.

Гулкий удар пушек, ещё, ещё... На холмах над Каневом встают конники.

Царица Екатерина прибыла.

Галера в тумане кажется призраком. Серебряная морось, просвеченная солнцем, слепит, окантовывает сверкающей каймой такелаж, узоры палубных надстроек, оседает влагой на палубе. Суда, невысокие и широкие, напоминают скорее паром или плот, но не корабль, ибо создавались лишь для сплава царского путешествия вниз по Днепру. Главное внимание было уделено не судоходным качествам, а комфорту. Служебные и гостевые помещения напоминают дома; гребни кровель, карнизы, равно как и палубное ограждение, отделаны резьбой. Внутреннее убранство салонов, спален и кают соответствует царскому уровню — шелка, бархат, позолота, изящная мебель, резьба, завитушки.

На носу, поёживаясь от сырости, стараются музыканты, управляемые капельмейстером. Вернее сказать, это гудочники, каждый из них, подчиняясь ритму, велению мелодии и указующему персту дирижёра, тянет свою ноту, а в целом звучит довольно благозвучное и слаженное произведение. Кормчий, находящийся на крыше палубной надстройки, движениями огромного водила правит судно по стремнине. По бортам — матросы с вёслами, чтобы предусмотреть всякие неожиданности, которые не исключены на воде.

С обоих бортов галеры — охрана на тяжёлых «дубах», украшенных зеленью, цветами и лентами. В нужных случаях «дубы» уходили вперёд и буксировали малоподвижные галеры. Всего основных судов было семь — для императрицы, для Потёмкина, остальные — для почётных гостей и знати. Меж галерами сновали «чайки», челны.