Виктор Квашин - Последняя крепость империи

Чингисхан тоже провёл анализ результатов своих боевых действий и понял, что старая война набегами не приведёт к победе над Цзинь, что нужно менять стратегию ведения войны. Конечно, отказываться от завоевания Цзинь он не собирался.

— Прекрасно, Тамара! Спасибо. Ну, вот и конец нашего занятия на сегодня. Продолжим… когда?

— По расписанию в среду.

— Хорошо, в среду. Всем спасибо!

Проехать через город Гирин 54 54 Гирин — столица провинции, населённой киданями. оказалось уже нельзя, он был в землях бунтовщиков киданей. На заставе Сиантоли чуть не арестовали как перебежчика. Хорошо, что его пайцза была действительна в оба конца — домой и в Срединную столицу. Направили через дорогу Ляодун.

Впрочем, лишние несколько дней в седле ничего не меняли. Он всё равно уже ощущал себя на службе. А о доме осталась лишь тоскливая боль в груди. Мысли и по прошествии двух недель всё ещё возвращались в родное село.

Сиантоли чувствовал вину перед отцом, вспоминая его лицо при расставании. «Не беспокойся, отец, я вернусь, и всё будет, как ты мечтаешь», — вынужден был сказать, чтобы отца успокоить.

Он казнил себя за то, что так и не решился встретиться с Чикчиги, ему было стыдно, что при дочери избивал её мать, и что дочь оказалась столь взрослой и мудрой, что стала его успокаивать как маленького. Конечно, он неправильно сделал, что передал подарки для Чикчиги через отца, надо было всё-таки самому.

Вспомнилось, как по-военному быстро навьючил лошадей и приготовился к походу Гончар. Отец сказал:

— Оставь его мне, сын, война — не его дело. Тут ему в радость, оставь! Ему цены нет. Я его управляющим сделаю. А для войны возьми любого из моих рабов, я ему за это свободу дам.

От раба отказался. Зачем у отца забирать. Толковый боец всегда в сотне найдётся. Сиантоли почему-то не представлял себя вне своей бывшей сотни.

А как обрадовался Гончар, как благодарил! Пусть хоть ему будет счастье, горя он в жизни нахлебался.

Вспомнилось, как смущаясь подошла Синда, подала мешок с припасами в дорогу. Она действительно, хорошая. Пусть им с отцом жизнь будет в радость!

И жене с рабом тоже… Уже с коня, попрощавшись, сказал отцу:

— Передай моей, пусть живёт с этим своим, если он ей так мил. Я их больше трогать не стану.

Если уж оказался в этой дороге, проехать мимо Дунцзина было бы глупо.

Полгода назад Сиантоли бродил по разбитым улицам Восточной столицы, а теперь в неё и войти было нельзя. В отремонтированных воротах стояла стража, требовали пайцзу. Та, что имелась у Сиантоли, была годна для Чжунду, но не для Дунцзина. Пришлось снова прибегнуть к открывающему двери имени военного советника командующего Ши Дзэвэ, которое вызвало в рядах стражи лёгкую панику. Срочно вызвали начальника караула, Сиантоли чуть не под локти проводили в помещение, где угостили вином и фруктами (как они умудряются сохранять их свежими всю зиму?) Затем приставили «высокому господину сотнику» почётное конное сопровождение в количестве четырёх всадников в чине десятников.

Сиантоли вообще-то хотел просто посмотреть ещё раз город и приобрести запас пищи и фураж для лошадей и, если получится, повидаться с Дзэвэ. Но теперь пришлось ехать, куда ведут. А привели в один из Запретных городов — крепость внутри города, обнесённую высокой каменной стеной с башнями и крепкими воротами.

В ворота пустили одного Сиантоли, попросили ждать в покоях для приглашённых, снова с вином и сладостями.

Человек, предназначенный объявлять, объявил:

— Господин военный советник!

Сиантоли не успел подняться с подушек, слишком мягких и многочисленных, чтобы можно было быстро из них выбраться («Вот почему перевороты происходят в спальнях!»), как в помещение буквально вбежал человек в халатах высокого сановника, в котором с трудом можно было узнать друга детства.

— Дружище Драчун! Ты ли это? Я уж не знал, что и думать. Как ты здесь оказался? Откуда?

— Я тоже рад тебе, Дзэвэ! — Сиантоли не мог позволить себе вольность обнять такого высокого начальника, и если бы тот сам не стал мять и тискать товарища как в юности, то и не решился бы на ответные объятья. — Ты стал столь велик, что мне неудобно с тобой говорить, как прежде.