Евгений Салиас-де-Турнемир - На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

Павел Дмитриевич давно решил, о чем у них идет такая живая беседа.

«Небось, — думал он, — пичкали вы оба какого ни на есть больного, да и спровадили на тот свет своими мазями да бурдицами, а вот теперь и сцепились… Каждый друг на дружку сваливает, кто уморил».

И рассуждение это Еропкин закончил, однако, тотчас таким умозаключением:

«Э-эх! Один Бог! Все Бог!.. Будь-ка я доктор, тоже стал бы народ морить, да не каяться: на другого бы знахаря-товарища сваливал. А нельзя, так на Господа Бога свалил бы, на судьбу…»

И Павел Дмитриевич поднял указательный палец и стал как будто грозить в воздухе, будто разговаривая с каким-то воображаемым доктором, который стоял перед ним с повинной.

Но вдруг сенатор спохватился, вспомнил, что сидит в приемной фельдмаршала и что это движение могут заметить и посмеяться над ним. Подобного рода рассуждения с самим собой случались с ним постоянно. Это была привычка, которую знали все его знакомые.

— Ну, что? — спрашивали иногда у него в шутку друзья. — Перетолковали вы с Павлом Дмитриевичем с Еропкиным? Кто кого убедил?

— Да… Конечно… — отшучивался Еропкин. — Зато если бы нас, — меня вот с Павлом Дмитриевичем, — сослали на остров какой необитаемый или бы в тюрьму засадили, то мы бы не скучали. Мы ведь спорим до слез, а не ссоримся никогда.

В ту минуту, когда Еропкин поймал себя на убедительном жесте и огляделся, — все находившиеся в зале поднялись с мест. В дверях кабинета показался выходящий преосвященный. Самые важные сановники подошли к нему под благословение.

Амвросий каждому говорил что-нибудь, спрашивал. В числе последних подошел Еропкин. Амвросий, также любезно улыбаясь, благословил сенатора и выговорил с оттенком шутки:

— Давно не имел чести вас видеть… Все изволите анахоретом проживать; сами никуда не жалуете и к себе не пускаете в гости…

Это был намек на то, что Еропкин давно не был у преосвященного с визитом и недавно не принял приезжавшего к нему Амвросия.

Скромный, прямой философ и стоик в обыденной жизни, сенатор Еропкин не мог питать особенной дружбы к хитрому, честолюбивому и самовластному до жестокости владыке. Еропкин все извинял, а Амвросий все карал без пощады.

Целая кучка гостей проводила преосвященного до прихожей и вернулась в залу. Еропкин задумчиво проводил преосвященного только глазами и мыслию.

— Это он, ваше превосходительство, в ваш огород камушком пустил, — раздался голос доктора Риндера около него.

— Да, — добродушно отозвался Еропкин. — Поди ж ты какой!.. Кабы он меня в церковь заставлял чаще ездить, — понятное дело… А то, вишь, заставляет силком в гости ездить да силком к себе принимать. Хоть грешное дело, а не лежит у меня к нему сердце.

— Да. Если правда, что сказывают, — заговорил Риндер и, наклонясь, шепнул сенатору что-то на уха, прибавив — Я чай, слыхали?

Лицо Еропкина мгновенно омрачилось, глаза блеснули ярче.

— Это клевета, государь мой, — более чем строго выговорил он. — Нет и не народилось еще той бабы деревенской, которая врала бы пуще Москвы белокаменной.

— Да оно так-то так, — отозвался доктор, смущаясь.

— Если завтра матушка государыня Москва, — продолжал бурчать Еропкин, — скажет, что я младенцев у себя втихомолку режу да кровь их пью, так, право, я не удивлюсь.

Риндер начал подобострастно хихикать. Вечно всем всегда прислуживающий немец подошел было теперь к сенатору перекинуться словечком именно потому, что через несколько дней ему приходилось иметь до Еропкина просьбу в сенате.

Риндер собирался уже отойти, когда добродушный Павел Дмитриевич выговорил, глядя в маленькие, зелененькие и мигающие глазки доктора:

— За примером, государь мой, ходить недалеко. Ведь вот про вас сказывает же Москва, что вы пуще всего любите пользовать одиноких вдовушек и преклонных старушек. Что вам все попадаются оне недолговечные, все помирают да вам по завещанию свои вотчины оставляют.

Риндер в одно мгновение сделался пунцовый, хотел что-то выговорить и поперхнулся.

Еропкин продолжал спокойно смотреть в изменившееся лицо немца.

«Ишь как покраснел! — думал Павел Дмитриевич. — Подумаешь, и впрямь оно правда».

В зале поднялся легкий шум. Сидевшие повскакали с мест. В дверях появилась маленькая, худая фигурка в лиловом атласном шлафроке [22] Шлафрок — старинный домашний халат. и в такой же ермолке. На ногах пестрели вышитые туфли; на каждой был вышит розан и колчан со стрелами, перевитый узлом ленточки. Туфли эти были в большой моде и назывались a la dauphine [23] …a la Dauphine — в стиле дофина. Дофин — наследник престола во Франции. или a la Marie-Antuanette. [24] …a la Marie-Antoinette — в стиле Марии-Антуанетты, французской королевы, казненной во время Великой французской революции в 1793 г. По крайней мере, сотня барынь в Москве носила их. В числе этой дамской сотни был и сам генерал-губернатор города Москвы — лаврами увенчанный победитель Германии, фельдмаршал и кавалер всех российских орденов.