Дмитрий Дмитриев - Русский американец

Ревнивая экономка устроила Джимковскому бурную сцену. Сколько ни оправдывался он, сколько ни старался уверить свою подругу жизни, что между ним и Настей нет ничего "непозволительного", разошедшаяся немка не верила и продолжала кричать, упрекая пана.

-- Ну как же мне убедить тебя, Каролинчик, что я тут ни при чем?.. Ведь эту красивую дивчину привез пан Тольский. Я и сам не рад гостье... Но ты знаешь, какой буйный нрав у пана Тольского: не сделай по его, так он убьет... Тольский привез девчонку и приказал беречь ее. Вот я и берегу... -- успокаивая немку, сказал Джимковский.

-- О, ты очень хорошо бережешь эту паршивую девчонку! -- на ломаном русском языке скандалила немка. -- Сам ходишь к ней утром и вечером, подолгу говоришь с ней... о чем, интересно?

-- Да мало ли о чем, Каролинчик? Всего не запомнишь!

-- А я знаю, знаю... ты... ты о любви говоришь! Я вырву тебе глаза... Я сумею отомстить за себя... за свою честь...

И ревнивая Каролина Карловна уже приготовилась привести свою угрозу в исполнение, то есть выцарапать глаза у Джимковского, но тот заперся в своей комнате; сколько ни грозила и ни стучала немка, он ее не впустил.

В бессильной злобе Каролина Карловна поклялась избавиться от своей мнимой соперницы; она решила завладеть ключом от мезонина, который Джимковский всегда держал при себе, и это удалось ей в следующую же ночь.

Наскоро одевшись, тихо вышла она из спальни и направилась в мезонин, вооружившись потайным фонарем.

Настя еще не ложилась спать, хотя было довольно поздно. Она печально сидела у стола, предаваясь невеселым мыслям о своей участи.

"От этого негодяя ждать мне хорошего нечего... Добровольно я не пойду с ним под венец, так ведь он и силою меня заставит. Или, еще хуже, просто так мною завладеет... Только совершить это злодеяние ему не придется: я скорее убью себя... его... Этот грех Господь простит мне: ведь я спасаю свою честь..."

И вот среди тишины до слуха Насти донесся звук шагов.

-- По лестнице кто-то идет... Уж не Тольский ли?.. Наверное, он... Что же, пусть его -- у меня теперь есть защита, -- вслух произнесла молодая девушка и достала из небольшого шкафчика нож, припрятанный ею во время обеда.

Настя услышала, что кто-то отпирает дверь, и, не выпуская ножа, сделала к ней шажок. Вот дверь отворилась, и Настя увидала не ненавистного ей человека, а толстую немку с фонарем в руках.

-- Вы кто? Что вам надо? -- с удивлением глядя на смешную фигуру Каролины Карловны, спросила Настя.

Пожираемая ревностью, немка кое-как объяснила, коверкая русский язык, причину своего прихода ночью в мезонин.

-- Как, вы... вы хотите, чтобы я отсюда ушла? -- радостно воскликнула Настя. -- Но как же сделать это?

-- Я выпущу вас за ворота. Скорее наденьте свою шубку и следуйте за мной! -- повелительно сказала Каролина Карловна молодой девушке.

-- Сейчас, сейчас... Я... я так рада! Как и чем мне вас благодарить?

-- В благодарности я не нуждаюсь. Я ревнива... Мне нужен покой... Вы готовы?

-- Да, да, готова.

Настя поспешно надела шубейку и последовала за толстой немкой, которая уже спускалась с лестницы. Вскоре они очутились во дворе. Каролина Карловна подошла к воротам и отворила калитку, запираемую только засовом.

-- Ступай на все четыре стороны! -- выпуская Настю, как-то ехидно промолвила немка.

Калитка за ней захлопнулась, и Настя очутилась на свободе.

-- Боже, благодарю Тебя! -- с чувством проговорила она и перекрестилась.

Молодая девушка огляделась: местность была ей незнакома; она не знала, куда ее привезли и где держали взаперти.

-- Пойду прямо, авось куда-нибудь выйду, -- проговорила Настя и отправилась прямо по Пресне.

Ночь стояла темная. Настя шла по незнакомым улицам, робко оглядываясь по сторонам. Вокруг было пусто: направо и налево тянулись одноэтажные деревянные домишки и нескончаемые заборы; ни одной живой души не попалось ей навстречу.

Так дошла Настя до Пресненского моста, поднялась на гору и вышла на Малую Никитскую. Эта улица была уже знакома Насте, и она зашагала по ней смелее.

Наконец она подошла к родному дому и принялась стучать в запертые ворота.

Заспанный дворовый сторож, узнав голос Насти, отпер калитку и радостно воскликнул:

-- Барышня, голубушка, вы ли это?

-- Я, я, Иван. Что, папа дома?

-- Дома, барышня-голубушка, дома.

-- Чай, спит?

-- Уж где! До сна ли барину? По вас все тужит. Вон в оконце ихней горенки огонь виднеется, стало быть, не спит.

Майор Луговой и на самом деле не спал. О сне и речи быть не могло: он исстрадался и нравственно и физически. Не прошло двух суток, как похитили его дочь, а он уже сильно изменился: похудел, как-то осунулся, сгорбился, не дотрагивался ни до еды, ни до питья. Мучительная неизвестность заставила его переменить свой нрав, дотоле сварливый, и стать совершенно другим человеком: ни упрека, ни даже грубого слова не слыхали дворовые за то, что дали увезти барышню.