Тарас Рыбас - Красный снег

— Зачем ты так? — Фофа торопливо поднял его и снова усадил в кресло. — Минулось то время, когда человек был принужден падать перед другим человеком на колени. Это царь приучал так делать.

— Он царь? — воодушевился Фатех. — Нет царь!

Фофа отошел в дальний, темный угол комнаты, чтобы оттуда понаблюдать за Фатехом.

— Мы должны привыкать к равноправию и жизни без царя. Дается это трудно. Петька Сутолов врет, когда говорит, что отныне все люди братья и жить будут по-братски. Люди до этого слишком долго жили по-разному, чтоб вот так, сразу, суметь — друг другу в братья. — Фофа вышел из темного угла и повторил: — Нельзя друг к другу в братья! Трудно привыкнуть!

Фатех внимательно слушал, не понимая, почему надо привыкать жить по-братски. К этому не привыкают, это делают по чувству и доброму согласию. Возражать Фатех не решался. Он ждал, когда Фофа заговорит о поездах на Ташкент.

— Нам сейчас всем тяжело, — продолжал, однако, Фофа о своем. — И Петьке Сутолову не легче, хотя он и ходит по Казаринке козырем. И Архипу Вишнякову трудно, пусть за него весь народ голосует. И мне не просто жить на свете. Другое время наступило. Старые порядки отменяются, а новые не укрепились. — Фофа загадочно улыбнулся и, приблизившись, снова потрепал Фатеха по плечу. — Тебе все это ни к чему. Тебе о поездах на Ташкент надо! — Он на миг задумался, почесывая указательным пальцем пухлый подбородок, затем, словно вспомнив что-то важное, спросил: — Когда на смену?

— Скоро… сейчас надо.

— Хорошо! — живо воскликнул Фофа. — Условимся с тобой об одном деле, а потом окончательно решим…

Он медленно прошелся по комнате. Туфли мягкие, бесшумные. Идет по ковру, словно жалко ступать. Короткопалые руки почему-то сложены на груди.

— Видишь, рабочий контроль на шахте скоро не только станет карманы у управляющего выворачивать, а и за пазуху полезет. Всюду ему нужно, все он понимает. А ведь управляющий получше контроля знает, каким делом прежде всего надо заняться на шахте. Я знаю, примерно, что нужно применять взрывчатку для ремонта ствола. А взрывчатку я не могу доставить в шахту. Взрывчаткой они сами распоряжаются! — Фофа развел руками. — Что скажешь?

— Много-много пишут…

— Вот именно! — Фофа взял стул и сел рядом с Фатехом. — Не верят. Подозревают. В чем? Неразумная подозрительность вредит, — заговорил он тише. — Зачем вводить в нашу жизнь подозрительность?

Фатех во всем соглашался с Фофой, чтоб Фофа не отказал в обещанной помощи. Он не понимал, о чем тот его спрашивал. «Подозрительность» — такого слова ему не приходилось слышать.

От Фофы пахло духами и табаком. Фатех закрыл глаза, вспоминая, как приятно пахло в богатой бухарской чайхане, где курили кальян и куда однажды завел его Джалол.

— Мне нельзя пронести взрывчатку в шахту, — хрипло шептал рядом Фофа. — Ты это сделаешь… Оставишь в десяти саженях от рудничного двора… Остальное тебя не касается… А завтра мы решим насчет отъезда… можешь не сомневаться!

Фатех вышел от Фофы с пятифунтовым свертком. Он решил все сделать, лишь бы отъезд состоялся…

Думать некогда.

Спрятал сверток под спецовку, прошел благополучно мимо глазастой стволовой Алены и зашагал по наклонному стволу в шахту. «Аллах надоумил меня пойти к Фофе, аллах поведет меня и дальше. Все в его власти, во всем его воля, все ему известно…»

Алена ни о чем не спросила.

Фатех добрался к указанному Фофой месту и сунул взрывчатку за стойку.

Снизу, от рудничного двора, доносились голоса шахтеров:

— Вода будто прибывает!

— Тут завсегда как в чертовом болоте!

— Не можешь рогатого не вспомнить!

— Керенский, говорят, в бабью одежду обрядился, когда из Петрограда бежал!

— Страх — он и в нужник загонит. А-а-эй! Там, наверху, гляди под ноги — порода летит!..

Голоса становились громче.

Фатех прижался к стойке: ему не хотелось здесь встречаться с шахтерами.

В рудничном дворе все как обычно: кто стоял, ожидая напарника, чтоб идти к лаве, кто перематывал портянки, а кто просто отдыхал после трудного пути, примостившись под креплением. Пахло ржавчиной и подземельем. Капало с кровли. Вблизи ствола тянуло сырым сквозняком. Лампы мигали робкими морковного цвета огоньками.

Фатех остановился возле военнопленных. С ними было спокойнее: они не спросят, почему опоздал, пошутят, но не обмолвятся при этом о еде, о которой и вспоминать больно, потому что жизнь стала беспросветно голодна. На Фатеха они смотрели как на своего, такого же мученика из далекой страны.