Ирина Корженевская - Девочка-Царцаха

— Ненавидите время?—удивилась Клавдия.— Но почему?

— Наверное, от жадности к жизни. Вы подумайте, время всесильно и всемогуще: оно подползает, как змея, и, шипя, жалит молодость. Оно превращает в холодненький квасок сладкую и горячую кровь, протягивает серебряные нити в волосах... Оно хотя и залечивает многие раны, но оно же и убивает все надежды. За что же его любить? Оно мешает обнять весь мир и мчится без устали, заставляя бежать за собой так, что выбиваешься из сил, лишь бы не отстать, не потеряться. Мне бывает так страшно, что мое время кончится и я не успею ничего сделать в жизни. Вот почему я его ненавижу...

Раздался гудок парохода.

— Вот видите — наше время кончилось! Настанет ли такое, когда мы с вами встретимся?

— Мы встретимся!—воскликнула Клавдия Сергеевна,—Не может быть, чтобы мы виделись в последний раз!

— Я хотела бы этого,— оказала Ксения, обнимая обоих.— Но верить в это недостаточно. Нужно еще и стремиться к этому.— Она оглянулась.— Виктор Антонович так и не явился. Наверное, что-нибудь случилось. Передайте ему привет, если встретитесь.

И, кивнув им еще раз, Ксения спустилась по трапу на пароход, пряча лицо в чайные розы.

Когда переведя дух, Виктор Антонович остановился на дебаркадере, белоснежный «Ермак» отчаливал. Виктор Антонович заметался, пытаясь пробраться к 'борту, но это ему не удалось — так много было провожающих. Но все-таки он увидел палубу «Ермака».

Там, опершись на перила, стояла Ксения, бронзовая от загара, с длинной косой, перехваченной сзади широкой вишневой лентой, и с букетом чайных роз. Она внимательно смотрела в толпу провожающих, где стояли Нимгир и Клавдия.

— Передайте! Передайте это туда! Вон той девушке, что с букетом!—попросил Виктор Антонович стоящих впереди.

И букет поплыл над головами провожающих. Кто-то, стоявший у борта, кинул его на палубу и крикнул:

— Девушке с розами!

Виктор Антонович видел, как изумленно Ксения смотрела на букет и как смутилась, когда он упал к ее ногам. Она улыбнулась и, подняв его, помахала им Виктору Антоновичу; наверное, она все-таки увидела его в толпе, а если и нет, то должна была догадаться, что это он послал ей розы.

Как же она вытянулась и похудела с тех пор, как он видел ее в последний раз! Сердце Виктора Антоновича сжалось от любви и боли.

Публика уже расходилась. Виктор Антонович прошел к борту дебаркадера. «Ермак» был уже так далеко, что казался игрушечным и, наконец, исчез за утесом. Волга была синяя-синяя, спокойная-спокойная, и через нее бежала солнечная дорожка...

— Но как же я мог опоздать?— вспомнил Виктор Антонович и взглянул на часы. Совершенно так же, как и в прокуратуре, они показывали без четверти час. Оказывается, Виктор Антонович забыл их завести! Какая досада!

— Эй, сынок!— сказал кто-то подле него.— Ты к борту не примерз? А ну, посторонись отселева...

— Какой я вам сынок!—сердито отозвался Виктор Антонович, резко поворачиваясь. Перед ним стоял пожилой человек в полосатой тельняшке. Он лукаво подмигнул Виктору Антоновичу.

— Небось милашку провожал?— усмехнулся и, обмакнув веревочную метлу в Волгу, начал мыть дебаркадер, ругая публику.— Ишь, насорили семечками да бумажками!

Виктор Антонович пошел домой. Теперь уже не он, а прохожие толкали его, но он никого не бранил. Он просто ничего не замечал. Дома он улегся на кушетку лицом к стене.

— Что с Тобой, Вика?— спросила тетя.— Почему ты не идешь обедать? Что тебе сказали в прокуратуре и как ты проводил Ксенофонта?

— Хорошо проводил. Но у меня голова что-то разболелась. Сегодня очень жарко.

— Жара тут ни при чем,— вздохнула тетя,— Это ты перетрудился с экзаменами. Я говорила тебе, что нельзя было так много заниматься. Прими-ка пирамидончик.

Виктор Антонович послушно проглотил таблетку. Надо же было успокоить тетю. Она была так добра к его Ксенофонту. До вечера Виктор Антонович лежал, ругая себя за то, что в сутолоке он потерял ощущение времени, о котором никогда не следует забывать... Ведь оно мчится как ошалелое, ни с кем и ни с чем не считаясь!

И Виктор Антонович возненавидел время, а заодно и пространство. Он решил преодолеть их и встал, когда была ночь. До рассвета он успел написать Ксении большое письмо, а утром отправил его спешной почтой прямо в ленинградский адресный стол.

* * *

А Ксения, как только Астрахань скрылась из виду, прошла в свою каюту, задвинула окно деревянной решеткой и растянулась на мягкой белой кушетке.