Рувим Фраерман - Золотой Василёк

И вот Ленин начал свой отчетный доклад. После неслыханных испытаний гражданской войны страна наконец получила передышку и смогла заняться своим хозяйством.

Дальнозоркая Надя видела, как порой прищуривал Ленин глаза, как заложил левую руку за борт своего жилета, как иногда простирал руку вперед, к делегатам, обращая их внимание на свои мысли. То, горячась, произносил слова очень быстро, то, напротив, говорил раздельно, отделяя каждое слово. Он сошел с трибуны к самой рампе, чтобы еще ближе быть к делегатам.

Огромный ум, страстность, опыт и сила гения и вместе с тем настоящая человечность, простота и скромность покоряли каждого, кто слушал Ленина.

Окрыленная уходила Надя с заседания. Как она была благодарна Ершову!

Они вернулись в свое село, когда уже прилетели птицы. Верба цвела, и скотина мычала, просилась на волю.

Впервые село готовилось встречать Первое мая. В школе шили красные знамена. Николай Николаевич с хором разучивал «Интернационал», ноты которого привез Ершов из Москвы.

А Надя с делегацией была избрана для участия в майской демонстрации в уездном городе.

Он раскинулся на высоком берегу. Большая северная река катила свои полные воды, напоминая Наде просторы давно покинутых родных мест.

В первый раз Надя участвовала в майской демонстрации.

Массы народа лились со знаменами и цветами, с ветками зелени, как могучий поток, и в этом потоке больше всего шло молодых людей нового, советского поколения, и вместе с ними шла и Надя, тоже девушка нового поколения, к своей новой судьбе, которая не таилась в туманных далях и перед которой горизонт не ограничивал, а раздвигал, конечно, не легкие, но все новые и великие просторы.

В самом начале 1920 года в далекий городок, затерянный среди сопок и волн и тысячеверстных льдов, вошли партизаны. Это был I Интернациональный полк. Партизаны выбили японский гарнизон, захвативший городок якобы для защиты японских граждан.

С третьей ротой этого полка прошел по главной улице и Гриша Михайлов, прошел мимо курцевского дома, мимо гимназии, мимо аптеки с высоким крыльцом и синими шарами на окнах.

Теперь городок и крепость в руках партизан. С японцами заключено мирное соглашение; но в городке остались японские экспедиционные войска — эти полки и батальоны низеньких большеголовых людей в меховых шлемах.

Они свирепо дерутся и покорно умирают по приказу своих фельдфебелей и майоров. Они замерзают на посту, если их через час не сменит разводящий, но они не сдаются в плен и распарывают себе живот, когда бессильны ответить на обиду.

«Презирают они смерть или не любят жизни? — думал Гриша, лежа на нарах в казарме и прислушиваясь к бурану. — И чего это они табунами ходят по улицам? Да еще в боевом снаряжении. По мирному соглашению, они должны находиться в казармах».

Беспокоит Гришу и многое другое. Начальник партизанских отрядов Возницын жестокий человек. Анархист, пришлый. Кто он? Откуда? Никто не знает. Партизаны — старые амурские волки, сахалинские рыбаки, амгунские приискатели, китайцы, корейцы из Нижней слободки. Они беспечно шатаются по городку и, нацепив черные ленты, кричат пьяными голосами: «Анархист я! Вот тебе и все!»

А рабочих в городке мало. И Возницын большевикам не дает объединиться.

Беспокойно били в стены снежные волны пурги. В комнате поминутно гасла и вновь загоралась электрическая лампочка. Где-то под ветром смыкались и размыкались провода.

К утру буран стих. Гриша в башлыке и старой студенческой фуражке пошел в штаб. На улицах уже откапывали двери и ставни. Дым из труб поднимался невысоко, и его нельзя было отличить от мутного безветренного неба. Тротуары лежали белыми траншеями, и на противоположной стороне видны были только головы проходящих людей.

В штаб из верховой деревни приехал знакомый гиляк и рассказывал, что тайга шумит и что к ним в деревню пришли большевики. «Это хорошо! — подумал Гриша. — Больше наших будет».

В реальном училище, куда перебрались партизанский штаб и лазарет, шел съезд Советов. В коридорах слышался небрежный стук прикладов, пахло йодоформом, ворванью и снегом.

Ворванью пахло от гиляка, с которым рядом у стены присел на корточки Гриша. Гиляк шумно сопел трубкой и мешал слушать.

Гриша видел над трибуной крутой лоб и черные волосы приехавшего большевика Селезнева.

Он говорил недовольным голосом, что Возницын творит в городке беззаконие.