Рувим Фраерман - Золотой Василёк

— Да. Надо организовать комсомольскую боевую дружину.

— За догадку хвалю.

Резко и продолжительно загремел звонок. В огромный зал тихо входили в валенках и шубах учащиеся. Робко прижимаясь к стенке, подошли и учителя. Немка Ольга Сергеевна, учительница французского языка Вера Николаевна — изможденная молодая женщина с прекрасными печальными глазами. Математик — инженер Ширин и Николай Николаевич — учитель пения, бывший дьякон, во френче и галифе. Не входя в зал, учителя остались у двери.

Аркадий Андреевич открыл собрание.

— Ребята! Внимание! — Но и так было тихо в зале. — Колчаковское охвостье и кулачье одурачили малосознательных крестьян и подняли их на восстание. В соседних с нами селах все коммунисты зверски замучены. Их обливали на морозе холодной водой и делали из них ледяные столбы... — Тишина в зале усилилась. — Наше волостное село — последнее на пути к уездному центру. Мы должны задержать восставших. Продержаться надо несколько дней. Помощь уже идет из губернии. Сейчас слово предоставляю товарищу Морозовой.

Надя подошла к рампе. Лихорадочно сверкали ее глаза.

— Друзья! — тихо сказала Надя и остановилась, чтобы перевести дыхание, но сейчас же овладела собой, и голос ее зазвучал уверенно и проникновенно. — Вот и настал час, когда каждый из нас может проверить себя, готов ли он выполнить свой долг. Мы должны задержать мятежников, защитить свое село и подступ к городу. Надо сколотить боевую комсомольскую дружину. Подумайте все об этом и дайте себе честный ответ. Кто колеблется, пусть отойдет назад, к выходной двери.

Кто готов — остается на своем месте. Сейчас без пяти девять. Мы ждем пять минут.

И в зале стало так тихо, словно сердца людей перестали биться.

Надя не смотрела на большую стрелку стенных круглых часов. Аркадий Андреевич мрачно сдвинул черные брови.

Томительно и долго тянулись минуты. А тишина все нарастала. И в этой тишине вдруг громко зашипели часы и медленно пробили девять раз.

Дом священника на селе был самый просторный. В нем помещался волостной партийный комитет.

Одна из больших комнат была отведена под столовую, там уже пахло горячей пшенной кашей, гремели ложки. То и дело входили и выходили комсомольцы, сменяя очередные караулы. В самой маленькой комнате разместился штаб — члены волостного комитета и начальник всевобуча. Рядом в комнате на полу спали сменившиеся часовые.

Надя с Аркадием Андреевичем следили за сменой дежурных, днем и ночью проверяли посты у воротец, на улицах и на колокольне. Въезд и выезд из села был воспрещен.

Особенно следили за колокольней. По ночам небо огромной хрустальной чашей висело над землей, сверкал и скрипел снег под ногами, а патруль внимательно всматривался — не струится ли где дымок. На селе ночами не разрешалось разводить в избах огонь, и кулачье тайком собиралось в банях. Деревня притихла. Даже собаки не лаяли. И только ученики с незаряженными винтовками, потому что не было патронов, ходили по селу из конца в конец. Проходило два часа. Вступала новая смена, а отдежурившие возвращались в комитет, грелись у печки, ели дымящуюся пшенную кашу и ложились спать, не раздеваясь, на полу.

Так прошла неделя.

Разведка донесла, что мятежники собираются выступить дня через два, а помощь из губернии все не приходила. Телеграфная связь была прервана, и узнать, когда придут воинские части, не представлялось возможным.

Наступили критические дни. Все советские учреждения выехали. На селе оставался только волостной комитет партии. Коммунистов немного, всего лишь десять человек, однако народ стойкий, испытанный.

В один из вечеров, когда особенно злился мороз, Надя грелась у печки, перед тем как идти проверять караулы. Ее вызвали в комнату, где помещался штаб.

— Садитесь, — сказал ей председатель комитета Ершов, указывая на диван, и несколько времени помолчал.

Сам он стоял около Нади, высокий, в кожаной тужурке. Темные круги под глазами говорили о бессонных ночах, но лицо было выбрито и черные бурки начищены до блеска. Ершов никогда не носил валенок.

Он поправил кожаный ремень, на котором висели наган и планшетка, и внимательно посмотрел на Надю.

— Становится круто, — сказал наконец Ершов. — На рассвете бандиты выступят. До нас пять километров. Если наши опоздают, бандиты войдут в село. Но держаться надо до последней минуты. Иначе кулачье устроит страшную резню. У них условлено, как только выступят из Татарской, захватить колокольню и бить в набат. Значит, колокольню надо охранять ценой жизни. И караулы должны ходить как ни в чем не бывало. Досадно! Мы тут одного кулака, главаря, прозевали. Треков его зовут, Егор. Скрылся, негодяй! Но знаю, где-то недалеко прячется. А меня сегодня ночью не будет. На случай, если помощь опоздает, есть укрытие. Аркадий Андреевич укажет. Он остается с вами. А начальник всевобуча будет вместо меня.