Владимир Буртовой - Самарская вольница

— Во, стрельцы, слыхали, что квартирный хозяин сказывает? Он своими глазами на торге видел… Надо же! И сюда пролезли!

— Да что там, в остроге? Всю ночь стоим здесь, не знаем, что дома делается! — полюбопытствовал уже в открытую один из стрельцов и, прежде чем вступить в разговор, еще раз глянул в поле — войска разошлись на роздых, ни та, ни другая сторона не решается первой кинуться в новую схватку. И сам вдруг, неожиданно для Никиты и Игната, объявил: — Вона, по стене уже слух прошел, будто воровского атамана люди в острог пробрались!

— Не токмо пробрались, — будто бы простодушно подтвердил Максим Леонтьев, сворачивая опустевший узелок и пряча его в карман. — Уже и прелестные письма по домам расклеили. Знать, учинится скоро и у нас такое же побитие бояр, которое в понизовых городах случилось! Охо-хо, братцы! Быть горю…

— Ты, мужик, потише про боярское побитие, — предостерег стрелец с обожженным лицом, будто пушечный горящий пыж нечаянно попал ему в голову и осмолил. А сам безбровыми глазами предостерегающе глянул на Никиту и Игната. — За такие слова могут в приказную избу утащить.

— Так я не от себя о том накаркиваю, а что в остроге творится при громком прочтении тех писем, — замахал руками Максим, напуская на себя неподдельного страха. — Сам-то я письменам не обучен, не мог чести письма. А одно валялось, никто его не убирал, я прихватил. — И простоватый посадский вынул из кармана сложенный в несколько раз листок, повертел его перед собой. — Снесу в кремль к батюшке воеводе Ивану Богдановичу, глядишь, уважит мужика за службу, алтын даст…

— Даст алтын… альбо кнутом повелит попотчевать, будто воровского пособника, — усмехнулся обгоревший стрелец, хотел что-то сказать, глянул на Никиту и тут же передумал. — Иди, что замешкался?

Максим Леонтьев, для виду напустив на лицо придурковато-нерешительную улыбочку, якобы задумался.

— После твоих слов, братец, что-то расхотелось к воеводе… далеко, да и ворота в кремль затворены… Выходит, зря я листок поднял? Эх, простота мужицкая, вечно не в ту оглоблю ногой лягаем! Надумал разжиться да чуть последнюю шкуру с себя не снял… Порвать в таком разе, что ли, стрельцы? Присоветуйте, братцы, вы люди бывалые, не то, что я.

— Давай, мы нашему сотнику отдадим, — предложил второй стрелец, бритобородый, с широким щербатым ртом под густыми усами. — А он пущай по своему разумению делает — рвет или к воеводе несет.

— И то! — обрадовался Максим Леонтьев. — Берите, стрельцы, а то у меня по спине зуд нехороший пошел. Вот и славно, — разулыбался посадский. — Нет бумажки, и никаких забот. — И на церковь перекрестился, Никите озорно подмигнул: — Не припоздайте, постояльцы, к ужину, я вас здесь во тьме с мисками искать не буду, голодными в ночь останетесь. Пойду я к дому, к детишкам…

Разинские посланцы вслед за ним отошли чуток от угла и встали, будто на кремль глядят, а сами тайком косятся — понесут стрельцы атаманово письмо к сотнику или не понесут.

— Разглядывают, — прошептал Игнат Говорухин. — Должно, грамоты не ведают, а прознать хочется. Вона-а к ним еще двое подошли.

— Взял лист в руки, чита-а-ет! Ой, славно! Ну, брат Никита, еще один кусочек атамановой закваски в воеводское тесто всунут!

— Интересно, где теперь Тимошка? Что с ним? И что мыслит делать синбирский воевода по тем слухам, что к нему уже из острога, наверное, дошли? — с долей беспокойства подумал вслух Никита, не отрывая тревожного и беспокойного взгляда от могучих стен синбирской тверди — кремля.

Воевода Иван Богданович Милославский вытер платком взмокшие под шапкой залысины, внимательно осмотрел стены кремля, глянул в поле, где только что шло сражение, перекрестился: не побить князю Борятинскому с его малой ратной силой и не согнать в Волгу воровское скопище! Да и то сказать, привел с собой на выручку синбирской тверди рейтар тысячу триста человек, из которых каждый третий без коня, да несколько сот дворянского ополчения, которые, со слов самого воеводы Борятинского, не лучших статей ратники… В полковых списках, на Москве писанных, иные уже мертвы, иные по два и по три раза внесены для видимого множества и для увеличения государевой казны, даваемой на полк командирам.

— Что же князь воевода Петр Семенович мешкает-то под Казанью? Аль чем так озабочен? Или черная кошка дорогу перебежала, и страх напал на его стрельцов и рейтар? — Иван Богданович, вспомнив кравчего Петра Урусова, сморщил лицо, будто горсть мороженой клюквы в рот кинул, — давно эта неприязнь между ними пролегла, теперь на государевом деле от той неприязни быть большой порухе: не к Синбирску спешит кравчий Петр Семенович, а отговорки себе придумывает!