Владимир Буртовой - Самарская вольница

Взяв у Алешки Холдеева прелестные письма от атамана, Михаил Хомутов вернулся к своему стану, позвал Никиту Кузнецова, потом отыскали Игната Говорухина, втроем отошли в укромное местечко под каменной стеной монастыря. Здесь и сказал тихим голосом о важнейшем поручении атамана. С тревогой и пытливо вглядываясь в глаза товарищей, спросил:

— Нет ли робости от неверия в добрый исход дела? Надобно хоть и головы сложить, а поднять синбирян, стрельцов и посадских. Читан в городе указ великого государя супротив Степана Тимофеевича, и писан он московскими боярами, так нужны в городе и прелестные письма атамана…

Никита без слов пожал локоть Михаилу, давая знать, что готов идти. Говорухин наморщил израненный волчьими когтями лоб, решительно пристукнул кулаком о колено — а сидели на толстом бревне, в темноте, и только слева на стругах у реки да вверху над обрывом полыхали отсветы костров и факелов, — сказал с легкой насмешкой над собой:

— В Саратов ходил, в Самару ходил, стало быть, Богом велено и в Синбирске мне быть. Только как бы на сей раз воеводских когтей и тутошней дыбы избежать? Спина не зажила толком от старых батогов… Ну, да за битого двух небитых дают, не так ли? Авось тутошний воевода и без меня в достаточном гневе пребывает, чтоб злить его своим ликом царапанным…

— А где ваш-то воевода, что на Самаре был? — полюбопытствовал Тимошка Лосев, заглядывая сбоку и вверх на высокого Игната.

— Да как ушел в ершову слободу, так и не воротился покудова, — хмыкнув, ответил Говорухин. — Ты, что ль, соколик, поведешь? Пригожий малый, жаль будет, ежели убьют… Ну, коль надумал атаман печь пироги, то кинем в воеводское тесто сырых казацких дрожжей для закваски.

— Идемте к Степану Тимофеевичу, коль согласны, — поднялся с лежачего бревна Михаил Хомутов…

Собрались в шатре Разина, чтоб никто лишний не доглядел и не приметил тайных сборов. Сыскали для Никиты и Игната подходящие одежды, обрядили в детей боярских, каких теперь в Синбирске тьма. Атаман осмотрел их придирчиво, спросил у Тимошки:

— Как мыслишь в острог пролезть?

Тимошка сверкнул белозубой улыбкой, ответил:

— Есть у меня, батюшка атаман, одно приметное местечко, почти у караульных под носом, а им и невдомек. Тем лазом я уже несколько раз пользовался, бегая по ночам к Василисушке… Воеводе говорю, будто у Федьки заночую, а сам — шмыг, да и был таков до утра! И стрельцы в воротах ничего не знают.

Степан Тимофеевич потрепал его по плечу, перекрестил всех, обнял поочередно и сказал:

— Идите! Лазарка Тимофеев проводит вас до сторожевых постов, иначе казаки не выпустят, ухватят как воеводских подлазчиков.

Вышли из шатра, когда было уже за полночь. Над темной землей сквозь тучи изредка проглядывала луна, робко мигали звезды, да тихо шелестел ветер в лесных колках по оврагам волжского берега. Со стороны Казанской дороги приближаться к острогу не отважились — там стояли дозоры воеводы Борятинского, потому пошли в обход, берегом Волги. Здесь можно было, крадучись, пройти одному, двум, хорошо зная местность, чтоб не сорваться с кручи, но большой толпой не проскользнуть.

У края обрыва Лазарка и Хомутов остановились, молча обняли посланцев. Походный атаман хлопнул Тимошку Лосева по плечу, тихо сказал на прощание:

— С Богом идите. Помните: ночь эта и день завтрашний ждем от вас вестей, к той ночи возвращайтесь… И остерегитесь воеводских ярыжек, зазря себя не раскрывайте.

Никита, Игнат и Тимошка, сняв шапки, поклонились и пропали в темноте небольшого, кустами заросшего овражка. Лазарка Тимофеев и Михаил Хомутов, сдерживая гулкое и потому, казалось, далеко слышимое биение сердец, постояли с полчаса, ожидая, не будет ли сполошных выстрелов из ближних городских строений, бережно пошли к атаману сообщить, что посланцы ушли в острог и вроде бы все обошлось как нельзя удачно… Пока удачно.

Никита Кузнецов и ранее не раз бывал в Синбирском городе, обнесенном глубоким рвом, валом и частоколом, под которым они пролезли на склоне одного овражка, где земля, как приметил Тимошка, после недавних обильных дождей малость просела. Помогая друг другу, пролезли, будто собаки под воротами, на животах, потом бережно отряхнулись и крадучись пошли вдоль каких-то заборов, под редкий и ленивый собачий лай. Заслышав издали топот коней дозорных казаков или детей боярских, которые объезжали улицы города ради досмотра от татьбы и разбоя, Тимошка молча давал знак Никите и Игнату затаиться, а потом они либо уходили в ближний переулок, либо укрывались за бревенчатыми углами амбаров, бань, приседали в заросшую бурьяном сподручную канаву: хотя и наряжены детьми боярскими, да под сыск и разбирательство попадать не хотелось.