Владимир Буртовой - Самарская вольница

Многим казалось, что под городом творится нечто непонятное, — далековато да и темень непроглядная, только и видны сполохи выстрелов и слышен гул многотысячного людского скопища, размытого расстоянием и довольно свежим ветром.

— Теперь сошлись грудь в грудь, из пищалей бьют, до сабельной рубки воевода свои полки, похоже, не допускает! Его рейтары все на конях, коль круто им придется — враз ускачут!

Палили пищали и пушки и со стороны острога, но тот бой был малорезультативным из-за большого расстояния до стрелецких полков Степана Тимофеевича.

— Поворотились! Поворотились на Борятинского! — неслось со всех сторон. — Ну, теперь держись, воевода, не теряй перья!

Михаил Хомутов громко проговорил, не сдержавшись и сам от этой полунеизвестности, да еще в такой темноте:

— Эх, кинул бы нас сейчас Степан Тимофеевич в сечу на рейтар! — Осадил взволнованного шумом коня, погладил его по шее. — Да нешто Степан Тимофеевич без головы вовсе, чтоб в ночь за конницей невесть куда гнаться! А ежели у воеводы где ни то не одна хитрая ловушка припасена? Ведь Борятинский уже четыре дня здесь стоит, не вот только из тьмы высунулся! Аккурат к нему угодишь, что твой заяц в петлю! Да-а, хуже нет такой вот сторонней безучастности в сражении.

С трудом, больше по пищальным выстрелам, можно было догадаться, что, отойдя от города, пешее войско Степана Тимофеевича встало, огрызнулось несколькими крепкими залпами на рейтарские наскоки… И, похоже было, на том воевода Борятинский до поры до времени угомонился, здраво рассудив, что разинцы ночью на город теперь не кинутся, отступил с полверсты ближе к кремлю, под защиту сильной артиллерии.

Немного отступило к берегу и пешее войско повстанцев. Казаки зажгли впереди своего стана цепь сторожевых костров, оставив при них крепкие караулы с дозорцами на добрую сотню саженей впереди, а войско стало на роздых. Кое-где заранее запалили костры для тех, кто не успел поужинать на острове, и стрельцы одной рукой ложку держали, а другой пищаль или бердыш. Пришла команда и Лазарке Тимофееву с конными казаками — спешиться, выставить дозоры до реки Свияги и за монастырем, коней держать под седлом.

Через полчаса, о чем-то переговорив с нарочным от атамана, походный атаман Лазарка Тимофеев призвал к себе Михаила Хомутова и неожиданно сказал:

— Тебя спешно на военный совет к Степану Тимофеевичу призывают. Идем, сотник.

— Меня? — Михаил поначалу даже не поверил: чтоб его, малознакомого атаману сотника, да на военный совет! Мельком глянул на свое снаряжение — все ли исправно? — поправил пистоль за поясом, неприметно для Лазарки перекрестился. Прошли за линией сторожевых костров, свернули к берегу, на небольшой ровной площадке берегового склона Михаил увидел просторный шатер атамана, сквозь плотную ткань которого не просматривались огоньки свеч, людских теней на стенах шатра тоже не было видно. Но говор доносился, хотя и не совсем явственно, потому караульные казаки были поставлены за добрый десяток саженей. Подошли, Лазарка назвал себя старшему в карауле, хотя казак и без того знал походного атамана, но его спутника-стрельца видел впервые.

— Входи, Лазарка! — различив голос Тимофеева, призвал нетерпеливо Степан Тимофеевич. — Привел самарянина?

— Привел, батька. Вота, сотник Мишка Хомутов, тебе по Самаре добре памятный.

Степан Разин вскинул возбужденные, темные от полумрака глаза на сотника, кивнул простоволосой головой — шапка лежала рядом, на ковре, рукой указал на свободное место справа от входа. В шатре были, кроме, как всегда, Якова Говорухи и Ивана Маскаля за спиной атамана, его есаулы Роман Тимофеев, Михаил Харитонов, Максим Осипов, Василий Серебряков, Алешка Васильев, Семен Свищев, здесь же сидел сумрачный, словно с клеймом дьявола на челе, известный дурной славой на всем Понизовье Ивашка Чикмаз. Еще троих в добротных казацких кафтанах сотник Хомутов видел впервые и поименно не знал, разве что запорожца, которого звали Бобой.

Прервав прежде бывший разговор, Степан Тимофеевич глянул внимательным, испытующим взглядом на заметно взволнованного приглашением Михаила Хомутова, провел в раздумье пальцами по темно-русым усам, огладил курчавую бородку. Некоторая озабоченность, сквозившая в его глазах, сменилась суровостью, и он сказал прямо, без всяких естественных для важного дела обиняков:

— Нужны два-три отчаянных человека, чтоб и на дыбе смолчали, доведись попасть…