Галина Шестакова - Малахольная

Накануне, перед театром, училка начала проводить воспитательную работу, как и наказала ей Зинаида Павловна. Сначала бубнила об империалистической Испании и распущенных нравах, потом стала рассказывать, как опера провались на премьере и какие ужасные отзывы писали на нее газеты. Но главная героиня – работница фабрики, а значит, она близка по духу всем советским женщинам! Потом, забывшись, стала рассказывать о прекрасной и независимой Кармен, о любви, о музыке и еще раз о всепоглощающей любви и неземной красоте Кармен! К концу урока, посвященному правильному толкованию спектакля, у училки пылали щеки и горели глаза. Она, комкая батистовый платочек, рассказывала о сценах признания в любви, о гордом характере и о трагической и прекрасной смерти.

Доярки слушали и представляли себя на месте Кармен. Как они снисходительно принимают пылкие признания в любви, как отказывают одному и другому… но прозвенел звонок, училка вздохнула и сказала, что поедут они завтра сразу после уроков, одежда должна быть опрятная и скромная. И, виновато взглянув на девочек, вышла из класса.

Театр раздавил их роскошью. Бархатные кресла, хрусталь, свет и дамы такой красоты, что Кармен из рассказов училки потускнела и облезла, как несвежий лак на ногтях деревенских модниц. Но Ольга не заметила ничего из этого. Она, до потности ладоней сжимала тюбик помады и искала глазами место, где, наконец, сможет ей воспользоваться.

Училка, посмотрев на испуганные лица учениц, и сама почувствовав себя такой же неуверенной, не модной и деревенской простушкой, тихо пискнула:

– Думаю, перед спектаклем вам надо посетить уборную.

Уборная была так же прекрасна как театр. Ольга, остановившись у дверей, не могла себе представить, как в такой нечеловеческой роскоши можно сделать то, что она делает в дощатом, продуваемом нужнике.

Ее грубовато толкнула в спину женщина с недовольно поджатыми, ярко-красными губами:

– Ну, что встала! – и деловито вошла в кабинку и зажурчала.

Перед зеркалами необъятной величины дамы прихорашивались, пудрили носы и вальяжно рассуждали о чем-то совершенно непостижимом.

– Невыносимо, – одна, полненькая, со сползшей с плеча облезшей горжеткой, закатывала глаза и обмахивалась пуховкой, как веером, рассыпая пудру вокруг – на платье, раковину и свою сумочку, – на сегодняшний спектакль опять поставили этого безголосого тенора на роль Хосе! Невыносимо! – она поискала сочувствия у своей подруги, но внезапно наткнулась взглядом на Ольгу и деловито спросила. – Чего тебе, милая? – поджала губы и оглядела ее с ног до головы. – Потерялась? Унитазы там! – она ткнула пуховкой в сторону ряда дверей.

Ольга сглотнула, мотнула головой, и пошла в указанном направлении. Зашла в кабинку, постояла за закрытой дверью, прислушиваясь. Когда, наконец, опустела уборная после второго звонка, Ольга осторожно вышла, встала перед зеркалом и достала из кармана тюбик с помадой. Открыла крышечку, выдвинула ядовито-рыжий столбик и со страхом посмотрела на себя в зеркало.

«Можно тронуть губы помадой», пронеслось у нее в голове, словно неоновая вывеска. Яркими вывесками сверкает весь город. Пока ехали от вокзала до театра, все слилось в одну бесконечную зелено-желтую полосу. Ольга наклонилась к зеркалу и поднесла помаду к губам.

– Оля! – в уборную вбежала запыхавшаяся училка. – Я тебя ищу по всему театру!

Ольга дернулась, ткнула себя в верхнюю губу острым кончиком помады. Тонкий карандашик помады сломался и упал в раковину.

Оля подняла испуганные глаза на училку не зная, что теперь делать.

– Только не реви! – училка аккуратно подцепила огненно-рыжую палочку помады из белой фаянсовой раковины, взяла из рук Ольги тюбик, вставила обломок на место и закрыла колпачком. – Потом чуть-чуть нагреешь и прилепишь, будет как новая, – вдруг спохватилась, что это ее ученица и добавила, – только никому не говори! И в училище не пользуйся.

Она схватила замороженную Ольгу за руку и поволокла на третий этаж, на самый дешевый верхний ярус. Все ученицы уже сидели там, беспрестанно возясь в бархатных креслах, шушукаясь и пихая друг друга локтями в бок. В это время погасили свет, училка усадила Ольгу рядом собой и шикнула на девочек. Все примолкли, занавес поднялся. Внизу, в партере раздались жидкие аплодисменты, и постепенно их подхватил весь театр.

Когда на сцене появилась толстая тетка, размалеванная как кукла, со странной прической, и игриво стала приставить к плюгавенькому мужичонке, подбоченясь, прохаживаться перед ним, девочки поняли, что это и есть Кармен. С этого момента театр и история Кармен перестали для них существовать. Невозможно было, что бы такая толстая и старая тетка испытывала такие чувства, как рассказывала им училка, а тем более уж – такую Кармен, не могли любить. Да и кому тут было любить? Такие мужики живут у них в деревне, и они говорят не о любви. Такие мужики говорят о тракторе, о том, что надо выпить. А когда выпьют, они говорят такое, от чего не стойкие, как Ольга краснеют. Но понимают, что это и есть любовь.