Вячеслав Усов - Огненное предзимье - Повесть о Степане Разине

Стрельцов увели, крестьяне с телегами поволоклись к валу. Война все больше превращалась в тяжелую работу — от земляной до бумажной. Разин уже забыл, как в злом восторге раздирал приказные бумаги в Царицыне. Теперь он даже полюбил их, особенно отписки атаманов из других уездов. Вместе они рисовали как бы чертеж земли, дружно забунтовавшей против бояр и дьяков. Он разбирал их дома, в особой горнице.

Первым порадовал его Максим Осипов, взявший Алатырь и поднявший крестьян Арзамасского уезда. Их вязкое сопротивление остановило князя Долгорукова. Вместо Алатыря он окопался в Арзамасе, не помышляя о Симбирске. Крестьянская война была готова перекинуться к Нижнему Новгороду.

Атаман Харитонов взял Саранск, второй после Тамбова укрепленный узел черты. Посадские везде поддерживали его и выбирали для управления городками своих старшин.

Отряду казаков сдался город Острогожск. На сторону восставших перешел полковник Дзиньковский. Это особенно порадовало Разина, испытывавшего истинный голод по офицерам. Теперь бы Фролу всеми силами ударить на Воронеж, а после у Тамбова соединиться с Харитоновым.

Перебирая с писцом подобные бумаги, Разин испытывал порывистое нетерпение — скорее двинуть все накопленное и созревшее против ослабленного врага. В такие редкие минуты он был уверен в своей победе. И странно, и весело было ему слышать, как за дверью писцы скрипят ради него лебедиными перьями. Много чернил и сил уходило на переписку прелестных грамот, рассылавшихся по селам и городкам. Стало уже правилом, что появление казаков с грамотой от Степана Тимофеевича поднимало чернь во всей округе.

Здесь же он принимал ходоков, которых надо было убедить в своих успехах. После всего, что они видели в Симбирске, это было нелегко.

Сегодня его ждал ходок особый — посланец-соглядатай от патриарха Никона. К тому и прежде приходили казаки и предлагали силой освободить его из Ферапонтова монастыря на Белом озере. Никон отказался, но казаков не выдал и вот — прислал доверенного человека.

Чернец из Ферапонтова был хорошо подобран Никоном: его неверящие, усталые от исповедальной лжи глаза требовали предельной искренности. Разин спросил:

— Кто ты? Принес ли грамоту от патриарха с красной печатью?

— Откуда у лишенного сана красный воск? Нет, я с единым словом от него. Да, чаю, приходившие на Белое озеро казаки меня узнают.

Из тех посланцев одни погибли от болезней, другие подались на Дон. Чернец ударил в больное место.

— А отчего имени не открываешь?

— Зови святым отцом… Не станем тратить времени, Степан. У тебя войско на руках. Я стану спрашивать, ты либо отвечай по правде, либо смолчи.

Давно никто так дерзко не говорил со Степаном Тимофеевичем. Но чернец был озабочен только тем, чтобы исполнить поручение господина. На таких грех злобиться.

— Тебе нельзя солгать, отец свитый, — ответил Разин почти искренне.

— Верно ли пишут про тебя, что ты венчание ставишь ни во что, будто вокруг вербы обойти — все едино, как вокруг налоя?

— Отец святый! А кто в такое время жениться собрался?

— Не галься. Ты мнишь главу православной церкви склонить на свою сторону. А слава об тебе идет худая. Посты не блюдешь. Да еще похваляешься священников выбить с Дону. Было?

— Лжа! — Голос Степана Тимофеевича звучал прозрачно, искренне. — У меня врагов много, отец. Ежели я сболтнул когда по малоумию про венчание, так то в обычае у казаков. Нет, бога и священников я не хулил. И у меня отец духовный есть.

— Случаются клеветы… Еще про государя велено у тебя спросить. Любишь его? Память царевича Алексея, слышно, чтишь?

Монах гладко обошел самозванцев, плывших на черном и красном стругах. Но вопрос оставался тяжелым. Никон проклял государя. С царевичем Алексеем, заступником старообрядцев, он тоже был не в больших ладах.

Разин ответил не сразу:

— Государь есть отец своим подданным. Что он, случается, и неподобное творит, то — наущением бояр. Коли бояр не будет, и государь захочет народу блага.

— А коли не захочет?

Монах смотрел в такую глубину сердца Степана Тимофеевича, куда тот и сам страшился заглядывать. С трудом заглотил Разин готовый сорваться ответ. Вместо него выставил рогатку:

— Он захочет.

И тут же угадал, что чернец не мысли тайные его испытывал, а его самого — на излом, подобно булату неведомой закалки. Степан Тимофеевич подумал, что ни один из атаманов, за исключением Корнилы Яковлева, не выдержал бы такого испытания.