Анатолий Соловьев - Хождение за три моря

А тут ещё напасть. Иван невольно поморщился, до того неприятна даже мысль о ней. Как-то так получилось, что московский государь наособицу от других государей стоит, он им как бы чужой, не порфироносный. Недавно король Казимир доказывал московскому послу Никите Беклемишеву, что у великого тверского князя Михаила на Русь больше прав, чем у Ивана, ибо Михаил из того же гнезда Всеволожского, а московские князья ещё с тех далёких времён, когда Всеволод Большое Гнездо отчину свою делил между сыновьями, всегда были младшими, а потому им и достался «заброшенный угол». Это уж потом Москва возвысилась, но суть от этого не меняется. И первый сиделец в «заброшенном углу», Владимир, был младшим среди братьев, и второй, Михаил, прозванный за своё забиячество Хоробритом, остался младшим. Право на властительство всегда у старших, недаром говорят, поперёд батьки не суйся. Стало быть, если Иван и объявит себя государем, то в глазах других царей альбо королей он будет самозванцем. Эта мысль для Ивана мучительней остальных.

Ежли он даже татар победит и землю русскую в кулак соберёт, как себя равным другим государям поставить?

Когда Батиста Тревизан был у Ивана, то объяснил на примере полуночных стран, что самодержец не токмо в стране самолично правит, но и от соседних государей независим, дани никому не платит. Горько было слышать про всё это великому князю. Ему приходится порой боярские выходки терпеть, гневливые слова выслушивать, а самое главное — вынужден ежегодно Большой Орде дань посылать. Да какую — десять тысяч рублей серебром! Это всё равно что десять громадных караванов с товарами [33] Представление о стоимости товаров в караване дают жалобы купцов. Так, шедший «полем» к Азову караван в 300 вьючных и 200 сменных лошадей был ограблен на 1500 рублей, и купцы лишились всего. . Как если бы их без всякой пользы в реке топить. Доколе?

Но выход вроде бы есть. Вчера многомудрый боярин Квашнин ему совет дал. Беседа была с глазу на глаз и столь тайной, что рынды всех, кто имел нужду к великому князю, из покоев Ивана вон выпроводили, сами в сенях стали без пропуска. Сказал Степан Квашнин, как бы случайно обмолвясь:

— Марья-то Борисовна тяжко больна, ась?

Иван и сам об этом не худчее Степана Дмитрича знало, ему лишнее напоминание о болезни жены край неприятно, он досадливо нахмурил густые брови, промолчал.

— А ты, кесарь-батюшка, слава Богу, здоров и молод, — продолжил Степан Дмитриевич. — Выслушай, государь, не гневайся. Жизнь не остановишь, горе делу не помощник.

— Ну, слушаю. Что сказать хочешь? — нетерпеливо отмахнулся Иван, не удивившись тому, что боярин впервые назвал его кесарем, как величали римских императоров со времён Августа — цезарь, кесарь.

— А то. О женитьбе загодя следует подумать.

— Кикимору сладим — женишков отвадим! — отшутился князь, думая о своём. — Ещё говорят, жениться не напасть, как бы с жёнкой не пропасть! Чего ты затеял?

Пожилой дородный боярин обиделся, пожевал губами, смял седую бороду в жилистый кулак. Преданный он Ивану человек, воспитатель князя с младости, ума в него много вложил и шутить ему никогда не позволял, мол, не по сану тебе игривость ума, у государя думы должны быть степенные, чтобы все видели, он — надежда. Родитель Ивана не раз Бога благодарил за то, что тот надоумил пращура нынешнего рода Квашниных, Родиона Квашню, покинуть Киев и перебраться со всем своим двором в Москву. А двор тот был немалый — тысяча семьсот человек.

Иван спохватился, примирительно сказал:

— Прости, дядько, ежли обидел. Пошто разговор-то затеял?

Квашнин расправил пышную бороду, оглянулся на дверь, ведущую в сени, понизив голос, сказал:

— Невесту пора поискать.

— При живой-то жене?

— При смерти Марья Борисовна. Немчура-лекарь говорил, её уже ништо не спасёт. Околдовали её.

— Кто? — князь ожёг боярина гневным взглядом.

— Лекарь об том не знает, но колдун, бает, силён был. Не поднимется Марья Борисовна, недолго ей осталось. А тебе о всей Руси надобно думать! Об этом не забывай.

— Ты вот что, — прервал его Иван. — Собери-ка колдунов сюда. Ко мне. Гонцов пошли по городам, пусть сведают. Когда соберутся, я им Марью Борисовну покажу, спрошу, кто чары навёл. Найду... — Князь только зубами скрипнул.

Колдовство на Руси — дело обычное, не к ночи будь оно помянуто. По Москве только и слышно о проказах ведьмовских: то рыжая свинья на пешехода о полуночи напала, всего искусала, то корова молоко не стала давать, то бородатый козёл на задних ногах по улице шёл и человеческим голосом вещал, какие беды Русь ожидают, то от порчи человек помер, женщина в белом по ночам бродит, в окна добрым людям заглядывает, а у самой глаза как у сатаны горят. Иван уже велел на каждом перекрёстке стражу ставить.