Борис Акунин - Трезориум

Груша оказалась с руками — противоестественно длинными. Они неторопливо выпростались из карманов, несколько раз хлопнули в ладоши. Звук был гулкий, сочный. Таня церемонно поклонилась, прикидывая: если дунуть со всех ног, да сделать зигзаг, не получится ли проскочить к двери?

— Постой-ка у входа, — сказал человек хрипловатым голосом.

Сам подошел ближе.

Рожа у него была жуткая — прямо Квазимодо. Нос кривой, уши какие-то сплющенные, надбровные дуги, как у питекантропа. Таня изо всех сил попробовала его не испугаться.

«Пан Гарбер», правда, ничего страшного пока не делал, только с любопытством ее разглядывал.

— Дурак ты, — сказал он Сомнамбуле. — Не хватало еще, чтоб кому-то пришло в голову, будто у «Двенадцатки» можно воровать. И сборщика бритвой полосовать. Да еще девчонке. Сразу другие лихачи найдутся. Тут отчаянных много… Тебя как звать, пианистка? — обратился он уже к Тане.

Она молчала. Сомнамбула квелый. В принципе можно попытаться проскочить. Что ей терять? Но потом ведь все равно поймают. От них в Гетто не спрячешься.

Не дождавшись ответа, Гарбер чему-то усмехнулся.

— Что же мне с тобой делать, интересная пианистка? Всяких зверушек я повидал, но такую… В общем, гляди. Выбор следующий. Или мы тебя по-тихому прикончим и в Вислу кинем. Или отведу тебя в одно место, где будешь сыта и с крышей над головой.

— В бордель? — быстро спросила Таня. Она слышала, что у «Двенадцатки» есть и публичный дом. Конечно, лучше туда, чем в Вислу. По крайней мере можно удрать.

Квазимодо рассмеялся:

— Нет, в детский сад. Воспитательницей. Там как раз вакансия. Покажу тебя пану Директору. Думаю, он оценит.

Таня решила, что бандюга шутит. А оказалось — правда.

Так она попала в трезориум, будто вырвалась из преисподней на каникулы. И больше полугода прожила на том зачарованном острове, словно отделенном от остального мира океанскими просторами.

Однако каникулы потому и каникулы, что однажды они заканчиваются. Приходится возвращаться обратно.

Закончилась и жизнь в трезориуме. Это произошло в июле сорок второго. Неожиданно.

Тане сказали, чтобы заглянула к пану Директору. Ничего такого не подозревая, она вошла — и едва его узнала. Всегда энергичный, говорливый, он сидел за своим аккуратным столом обмякший, словно куль. Красивые белые руки лежали на зеленом сукне. Обычно они находились в движении — потирали одна другую, пощелкивали пальцами. А тут будто сцепились и застыли. Как у покойника на груди.

Он оцепенело пялился на толстую замшевую тетрадку. Кажется, не услышал, что Таня вошла. Очень это было странно. И тревожно.

Она кашлянула.

Пан Директор вскинулся.

— А, ты…

И сразу, безо всяких предисловий, сказал — вяло, безжизненно:

— Всё кончено. Больше ничего не будет.

У Тани екнуло в груди. Умом она понимала, что этот блаженный оазис вечно существовать не может, но очень уж привыкла к здешней выдуманной жизни.

— Трезориум закрывают?

— Всё Гетто закрывают. Начинают ликвидацию. — Голос у пана Директора был тусклый, взгляд тоже. — Завтра появится приказ генерал-губернатора. Будут увозить поездами, по шесть тысяч человек в день. Оставят только некоторое количество молодых и физически крепких. Для работ. А детей увезут.

— Куда?

— Туда, откуда не возвращаются.

Таня на миг зажмурилась. Конечно, она знала, что однажды закончится этим. Все знали. Но обманывали себя. То разносился слух, что американские евреи собрали для выкупа единоплеменников сто миллионов долларов, то вдруг начинали говорить, что население Гетто перевезут на остров Мадагаскар, и все кидались листать энциклопедии. Даже воспитанники знали, что всех ждет. Таня слышала, как светловолосая Рута, разозлившись, кричит: «Вас всех убьют! По вам видно, что вы евреи! А я светленькая, меня отдадут в арийскую семью, на воспитание!»

Таня не овца и не ребенок. Она-то не сомневалась, что в конце концов все попадут в Треблинку. Туда, куда составы отправляются полными, а возвращаются пустыми. Что там происходит, никто толком не знал. Но никто из депортированных никогда не давал о себе вестей, даже самым близким.

Пан Директор дернулся, стал что-то сбивчиво говорить — про важные записи, про какой-то жетон, но оглушенная новостью Таня не слушала.

Мысли метались.

Нет, овцой на убой я не отправлюсь, не дождетесь. Спекулянты как-то проникают на ту сторону — значит, есть лазы через Стену. Но что делать в Городе, если даже выберешься? Ни знакомых, ни документов, ни крыши над головой. Все равно. Лучше сдохнуть под открытым небом, чем овечья судьба. Лисица нигде не пропадет.