Олег Яковлев - На златом престоле

«Почему они так стремятся сюда? Изяслав и Долгорукий покойные бились за Киев десятилетия, пролили море крови! Или тот же Давидович? Не замечали они, что ли, в слепоте своей от сияния вековой славы стольного града ветхости этой, не улавливали эту странную тишину? Не понимали того, что поняли мой отец и князь Андрей? Нет больше единой столицы. Есть княжества, в каждом из которых кипит своя собственная жизнь. Сперва отошёл Полоцк, затем откачнули Новый город, Галичина... Так, наверное, и должно быть. Таковы законы бытия. Взять Запад. Была империя франков — и где она? Взять Восток. Был султанат Сельджуков [250] Сельджуки — ветвь племён турок-огузов. В 40—80-х гг. XI века захватили большую часть Средней Азии, Иран, Азербайджан, Грузию, Малую Азию. Государство сельджуков распалось в XII веке. — и расчленён он ныне на отдельные части, распался, как разбитая чашка хрупкая. Не собрать осколков. Так, выходит, и на Руси. Не объять необъятное, не поворотить ход времени вспять. А время заставляет мыслить и поступать по-иному, по-новому. Уходит в прошлое век лихих скачек, сшибок, век высоких мечтаний. Давидович был последним, кто пытался заставить реку жизни течь назад. И он проиграл, потому как не проиграть не мог!»

...С Мстиславом разговор долго не клеился. Мрачный ходил волынский владетель по палате дворца, бросал отрывисто:

— Бояре, говоришь... Да, бояре... Разумею... Хотят по старинке, по ряду прадедовскому жить... Старший в роду... Приходили ко мне... Поминали добрым словом отца... Мол, уважат дядю своего старейшего, Вячеслава, возвёл его на стол княжой, и правили они Киевом вместе... Было такое, было. Умно поступил тогда отец... Вот и сказывают бояре: тако и ты дей... Ростислав, мол, князем киевским будет токмо для виду... Не разумеют главного... Покойный Вячеслав был бездетен... Отца моего, яко сына, любил... А у Ростислава Смоленского пятеро сынов! Кичливы да драчливы. Роман, Святослав, что в Новом городе сидит, да ещё Давид, Рюрик, Мстислав. Вон их сколь! И каждый мечтает о волости доброй, у каждого, почитай, двор свой. Трое старших уже сами отцы... И потом... Стрый Ростислав, он некрепок... Какой из него киевский князь!.. Всю жизнь в тени отца моего пребывал, отцовым мечом и держался в Смоленске. А теперь, выходит, я его своим мечом поддерживать буду... Не по нраву мне сие, Ярославе, прямо скажу тебе... Вот мать, братья, родня волынская, все бают одно: отдай стол великий да ворочайся на Волынь. Не воюй из-за Киева... Али правы они, может?

Осмомысл вздохнул. Ответил после недолгого раздумья так:

— Непросто тут всё, брате. Понимаю, не хочется тебе в руки слабого дяди Киев отдавать. Боишься также притязаний в будущем сыновей его. Всё так. Но... ты посмотри вокруг. По улицам поезди киевским, на площадях постой. И пойми: нет у города этого прежней славы. Не стоит стол киевский того, чтоб за него драться и жизни класть. Галич мой и твой Владимир ни в чём ему, поверь, не уступят. А во многом и превзойдут. Так что мой тебе совет: отдай Киев Ростиславу. Только не забудь напомнить ему, чьи руки его на стол возвели. Чтоб знал: без князя галицкого и князя волынского — никто он здесь. И помни ещё другое, брат: Давидович-то, враг наш, жив. Зализывает раны в лесах брынских где-то и ждёт, надеется, что перессоримся мы между собой. Давай же не дадим ему повода для радости. Заедин стоять будем, и Ростислава, и Ольговича к союзу с нами склоним.

— Верно сказываешь, — только и выдавил из себя с явной неохотой Мстислав.

Конечно, он сам мечтал занять Киевский стол, но прекрасно сознавал, что волю родичей-князей и бояр ему не превозмочь.

— Пошлём в Смоленск гонцов с грамотами. Пусть идёт стрый твой в Киев, — предложил Ярослав.

Мстислав Волынский хмуро кивнул.

— Ещё одно, — продолжил он после недолгого молчания, сев наконец на лавку перед Ярославом. — Митрополита Константина в Чернигов я отослал. Пусть катится отсюдова ко всем чертям! Он, гад, с амвона отца моего анафеме предал! Прихвостень Долгоруков!

— И как теперь быть? Слать за новым митрополитом в Константинополь?

— Да почто?! Климента сызнова посадим. Муж учёный, богослов. Помнишь, верно, как собор епископов русских его на кафедру утвердил при отце моём. И сего довольно!

— Ромеи обидятся, брат. Повелось издавна, что ставит пастыря на Русь патриарх константинопольский.

— Да плевать на ромеев! Далёко они, чай!

— Не все, брат, иерархи наши были за Климентово избрание. Далеко не все. Да и как стрый твой на это дело посмотрит, Бог весть, — Ярослав качал с сомнением головой, задумчиво оглаживал долгую бороду. — Мой тебе совет: посылай к патриарху послов. Объясни, что да как. Недостойно, мол, повёл себя Константин. Дадут тогда Руси нового митрополита. А Климент — он, ведаю, муж многомудрый. Читал его труды. Верно написано. Я-то ведь, грешный, тоже на Иоанне Дамаскине вырос. Увлекался им смолоду. Потому близки и понятны мне Климентовы мысли. Но книжная премудрость — то одно, кафедра митрополичья — другое. Подумай об этом, Мстислав. Прошу, не руби сплеча. Со стрыем совет держи.