Олег Яковлев - На златом престоле

Спрыгнув с коня, обошёл он все дома, и только в одном обнаружил ветхого белобородого старца, который с превеликим трудом передвигался по дому при помощи длинной и толстой сучковатой палки.

— Ты, дед, один тут живёшь, что ли? — вопросил неприятно изумлённый раздосадованный отрок.

— Один, мил-человек.

— Где ж остальные-то?

— Ушли они, человече. Боярин наш залютовал вовсе. По семь шкур драть стал. Ни тебе закона, ни покона — отдавай гобино [243] Гобино (др.-рус.) — урожай. , и всё тут. То на барщину народ заберёт, то резы [244] Рез — процент. Третный рез составлял 1/2 от выданной суммы и выплачивался 3 раза в течение года. велит брать неслыханные. Тиуны у его больно ретивые — чуть что, плёткой по спинам нас отхаживали. Ну, и сорвался народец. Ушли, с семьями вместях да со скотиною, в леса да в горы, подалее от кабалы боярской. Один я тут остался. Стар, невмочь [245] Невмочь (др.-рус.) — невозможно. мне.

...В другом селе история повторилась, третье вовсе лежало в руинах. Всюду виднелись следы недавнего пожара. Семьюнко кусал в негодовании губы. Ох, и дрянь же, оказывается, сей Творимир! Ну и душегуб! Ну и мздоимец! Не зря, выходит, велел он его повесить на суку. Вот что делают, когда далёк княжеский суд! Обнаглели совсем бояре!

«Мне бы столько земли! Я б тут и урожаи добрые собирал, и людей бы щадил. Когда надо, подтянул бы узду, где надо, ослабил. А эти... Им бы одно: хапать, да поболее! В грядущее не глядят вовсе!» — рассуждал, едва скрывая злость, отрок.

Он, Семьюнко, любил серебро, был охоч до богатства, но он прекрасно понимал, что одними ударами плёток его не добыть.

В одном из сёл, самом обширном, слава Христу, нашлось немало жителей. Среди них сыскались и староста волостной, и священник с дьяконом при утлой деревянной церковенке.

Собрав всех мужиков, Семьюнко объявил:

— Нет более на свете боярина вашего Творимира! Казнён он за перевет! За все слёзы ваши получил награду лиходей! Я теперь — ваш господин. Так вот: в нынешнее лето ничего с вас брать не стану. Вижу: вельми поборами вы замучены. Не изувер аз есмь. Но в следующее лето дадите, сколько чего положено. Приду, соберу. Резы брать буду не как прежний боярин, а по Уставу Мономахову. Обо всём этом скажите тем, которые в лесах да в Горбах укрываются. Передайте, чтоб возвращались в свои сёла. Никто их за уход корить не будет.

Уезжал сын Изденя в Галич со спокойным сердцем. Имел надежду, что жизнь в сиретских сёлах со временем возродится и наладится. Опасался одного: набегов лихих берладников.

...Одинокий всадник в плаще тонкого сукна, надетого поверх булатной кольчуги, в шапке с опушкой меха куницы поздним вечером выехал верхом на резвом гнедом скакуне из крепостных ворот Кучельмина. Никто из встречных не признал в мужском одеянии дочь повешенного посадника Творимира. Безжалостно обрезаны были золотистые косы, сокрыта под булатом доспеха округлая грудь, высокие сапоги с боднями ударяли по бокам скачущего галопом наперегонки с буйным ветром коня. Пройдёт лето — другое, и загремит по селениям Поднестровья и Подунавья имя бесстрашной девицы — ватаманши Марьи — разбойницы. Одно имя её будет наводить ужас на угорских, болгарских, славянских землепашцев. О недобрых деяниях её станут слагать легенды. Даже в половецких становищах с опаской вспомнят иной раз её главы орд и родов. Разнесётся, как ковыль по степи, злая слава безжалостной грабительницы и губительницы, во главе отряда берладников чинящей разор в Причерноморских пределах. А дальше... О том наш рассказ впереди.

По размытой осенними дождями дороге, весь вымокший, усталый и злой ворвался Ярослав в Киевские ворота Галича. Первым делом, бросив на руки холопу грязное корзно, заглянул он в собор Успения. Поднялся на хоры, встал на колени, помолился, поставил свечку святому Николаю Угоднику в благодарность за то, что оберёг его в пути от бед и напастей. Посреди иконных ликов и серебряных окладов, мерцающих свечей и аромата ладана ожесточение схлынуло, ушло, усталость осталась.

Не заезжая домой, сразу вместе с отрядом гридней князь поспешил к порубу. По скользкой сырой лестнице спустился он в тёмную земляную яму. Двое стражей с факелами шли впереди, освещали путь. Заскрипела тяжёлая обитая железом дверь.

В каморе стояло зловоние. Иван Домажирич в одной нижней сорочке сидел на соломе в полосе косо падающего из прорубленного высоко над головой крохотного оконца света. Тело его била мелкая дрожь. Ярослав даже услыхал, как стучат зубы узника. Чёрная борода боярина спуталась, торчала в стороны, в густых вьющихся тронутых сединой волосах шевелились вши, он тяжело, с присвистом дышал и при виде князя даже не поднял головы, не выказал удивления. С неким ленивым равнодушием небрежно глянул он в его сторону.