Андрей Воронов-Оренбургский - Ярое око

— Кум, а кум! — У Савки от возбуждения пуще прежнего загуляла по жилам молодецкая звонкая кровь.

— Да пошёл ты, Сорока! — рыкнул Василий. — Надоел ты мне хуже горькой редьки! Вынь да положь ему… Дай поспать, оголтень!

Дядька Василий натянул на голову волчью покрыву, и больше ни слова.

Но сокольничий был не в обиде. «Вот новость так новость! С копыт сбивает!» Да и ему ли, Савке-молодцу, горевать посему? Его и без того сжигала изнутри мучительная страсть к победам… Готовность послужить своему кумиру — князю Мстиславу Галицкому во славу русского оружия. «Ежели грянет сеча — то постоим! Почтим нехристей огнём и мечом!» Одного он только не мог понять, как это: «Я сложу голову, а жизнь будет гореть без меня?..» Впрочем, эта тёмная мысль не пугала и не застревала в его голове; она уносилась прочь, подобно щепке в быстрой стремнине реки. К своим годам Савка знал, как «Отче наш…», что воины имеют в виду, когда говорят о смерти; постиг он, и что такое преданность родной земле, православной вере и своим друзьям. Губы юноши тронула счастливая улыбка — неутолимая жажда острых ощущений, она накатывается волнами, как безумие. И, право дело, в такие минуты Савка Сорока готов был на всё, дабы утолить сей голод, сполна вкусить запретные плоды. Да и что может быть для молодой, горячей крови более прекрасного и притягательного, чем опасность и риск?.. Любовь! — вот что способно загасить сжигающее его пламя. Вернее, ярче разжечь… Ведь любовь — это тоже всепожирающий огонь, тоже безумие.

Но и на этом поприще ему, Савке — круглому сироте, ни горевать, ни тужить не приходилось. Потому как в родном Галиче, за высокими крепостными стенами его надёжно ждало крепко любящее сердце. «Ксения, люба моя!..»

…Савка бесшумно поднялся с нагретого курпея [54] Курпей — выделанная шкура ягнёнка. , прошёлся размять затёкшие ноги, проведать коней — всё ли ладно? Через мгновенье его уже было не видно, а через другое — и не слышно.

…Месяц меж тем укутался в чёрные перья облаков, но вскоре выглянул одним серебряным усом, и стало чуток светлее, но ненамного — кусты и бугры по-прежнему не отбрасывали тени.

Кони настороженно встретили Савку, но, узнав в нём «своего», нудиться [55] Беспокоиться. перестали.

Сорока стряхнул с мягких юношеских усов хлебные крошки, запил сухарь из кожаной фляжки родниковой водой и посмотрел ещё раз в сторону лошадей. Те были сбиты в гурт, прядали ушами, их чуткие ноздри трепетали, как листья ивы. Сокольничий снова улыбнулся своим мыслям; в глазах табунка отражались рубиновые искры прогоревшего костра, их сочный малиновый блеск играл в чёрном гривье, как играют звёздные блики на речной глади.

«Всё же славное гнездилище выбрал кум, — мелькнуло в голове. — Толково, по склону лощины… в аккурат шоб укрыть и людей, и лошадей».

Не желая возвращаться к потухшему костру, он присел неподалёку от лошадей, положив возле своих поршней лук и колчан со стрелами. Мысли крутились вокруг татар… В памяти, как поплавки, прыгали и ныряли в омут воображения дядькины слова: «Вид ихний наводить ужас… Бород — нема, токмо у иных щепоть волос на губах и ланитах… Носы вмяты в скулы, и у кажного за спиной взлохмаченная коса, як у ведьмы».

«Да уж… наши умеют понагнать жути… Жабу силком спомають на болоте… соломинкой надують её, дуру, через гузно и пужают друг дружку. Хотя… что же за зверь-то такой — татары?.. Не по себе, ей-Бо… Но коли наши бьют в хвост и в гриву укрытых в кольчуги да панцири поганых половцев и печенегов [56] Печенеги — тюркский народ, кочевавший в VIII—IX веках между низовьями Волги и Яиком (современная река Урал), откуда большая часть печенегов, теснимая торками и хазарами (IX в.), перекочевала в причерноморские степи, образовав западную ветвь печенегов. В X — на­чале XI в. печенеги господствовали в южных степях Восточной Европы вплоть до низовьев р. Дуная на Западе. По летописи, печенеги впервые напали на Русь в 915 г., позже часто совершали разорительные набеги. Разгромленные в 1036 г. Ярославом Мудрым, печенеги под давлением Руси и торков, а затем половцев (кипчаков) откочевали к низовьям Дуная. В XII в. частично слились с половцами, в XIII в. — с монголо-татарами. … могёть, и сей дикий народ опрокинем? Правильно бабка Настёна гутарит: “Не столь страшен чёрть, как его молва малюет”».

…Сокольничий хотел ещё помороковать над сей «бедой», да не смог… Набросив поверх зипуна овчинный тулуп (который он захватил с собой из повозки), Савка сразу уснул, и немудрено… Потому как нет ничего уютней и слаще на свете, чем спать под открытым небом, укрывшись шкурой. «По первости она колет и щекотит тебя жестковатым ворсом. Но вот ты угрелся, щетинки прилипли к телу, и кажется, что это твоя собственная шерсть».