Александр Прозоров - Месть княгини Софьи [litres]

– Сим повелеваю! – неожиданно громко и твердо объявил властитель Звенигорода, Вятки, Рузы и Галича. – Сим дарую тебе в удел, сын мой Василий, княжество Звенигородское и Бежецкое со всеми его городками и весями, пашнями, торгами и твердынями, с сего дня и до века, целиком и полностью в родовое владение! Сын мой Дмитрий! Сим дарую тебе в удел княжество Угличское, а также Рузу со всеми их городками и весями, пашнями, торгами и твердынями, с сего дня и до века, целиком и полностью в родовое владение! Дорога ныне встала крепкая, посему сбирайтесь оба и отправляйтесь принимать уделы под руку свою… – Юрий Дмитриевич снова чуть помедлил и улыбнулся: – Князья!

– Батюшка, а я? – с некоторой обидой выдохнул младший княжич.

– Ты остаешься здесь, – пожал плечами правитель. – Должен же я и стольному Галичу князя своего обеспечить? Ты, как младший, дома осядешь. Старшим же пора из гнезда отчего вылетать. Василий и Дмитрий… Ступайте, бросайте клич среди бояр, кто из них пожелает судьбу свою с вами связать, в вашу свиту перейти. Пусть не тревожится, я не обижусь. Начинайте людей собирать, рухлядь, припасы. Ну, и в путь, свое поприще топтать. Правьте!

– Ты даруешь нам уделы, отец? – неуверенно переспросил средний Дмитрий.

– Разве я неразборчиво сказываю? – Юрий Дмитриевич провел ладонью от усов до середины бороды. – Отныне вы – самовластные князья!

– Батюшка!!! – Поддавшись порыву, Дмитрий кинулся вперед и крепко прижался к груди правителя, обняв вместе с креслом. – Спасибо, батюшка! Благодарю!

– Ты достоин этого, сынок. Достоин. – Князь приобнял юношу левой рукой и потрепал по голове. – Пора тебе на себя заботу о роде нашем брать!

– Батюшка… – Василий подошел более степенно.

– Да, сынок, – поднял на него взгляд Юрий Дмитриевич. – И ты тоже. И ты, Красавчик. Отныне заботу о землях наших и о благополучии нашей семьи, всего нашего рода я поручаю вам! Сам же, вестимо, посвящу себя заботам о душе своей и замаливанию прежних грехов.

– Не рановато, отец, хоронить себя собираешься? – громко и бодро ответил Василий, положив ладонь ему на плечо. – Ты еще силен и крепок, нас всех с легкостью переживешь! Вон, на охоте минувшей единственный трех свиней в изгоне взял. А тут вдруг наследство делить затеял! С чего?

– Разве я не сказывал? – отпустив Дмитрия, пожал плечами князь. – Грешен я, и грех мой велик есть. Клятва ваша о принятии на себя надлежащего искупления избавила меня от тревог мирских. Отчего бы теперь не позаботиться о тревоге душевной?

– Значит, мы все теперь полноправные князья? – словно бы только теперь осознал случившееся младший княжич.

– Да, дети мои, – уже в который раз подтвердил Юрий Дмитриевич. – Вы теперь князья. И вам пора набирать свиты!

– Благодарю, батюшка! Можешь во мне не сомневаться! – Василий поклонился, устремился к двери.

– Будь уверен во мне, батюшка! Не подведу, не опозорю, – поддакнул ему Дмитрий и тоже поспешил к двери.

– Спасибо, отец… – неуверенно произнес младший из сыновей, замявшись на пороге.

Юрий Дмитриевич меж тем поднялся, подошел к окну, уперся лбом в свинцовую поперечину, вглядываясь в волнисто-радужную белизну, что царила за двойными слюдяными пластинами. Его сердце стучало, словно бы у юнца, первый раз увидевшего обнаженную девку, лицо горело, тело пробила легкая дрожь.

Вот и все, он сделал этот шаг! Сделал быстро и решительно, как и надлежит взрослому мужу справляться с самыми трудными и опасными проблемами.

Его мучило двойственное чувство. С одной стороны, Юрий Дмитриевич полагал сей поступок правильным. Отречься от мира, от суеты, покаяться… Удалиться в тихую обитель, дабы замолить грех предательства и запретной любви вдали от чужих глаз и людской молвы. И раз уж проступок сей у них с Софьей один на двоих, – то почему бы им не замаливать его вместе [15] Тут нужно напомнить, что разделение монастырей на мужские и женские началось только в XVI веке, при немалом старании Ивана Грозного, и сформировалось как таковое только в веке XVII. В старые добрые времена зажиточные люди уходили в монастырь с дворней, слугами, женами. И жили «послушники» отнюдь не в темных кельях, а в личных хоромах, каковые строили по своему разумению и размеру кошелька. Любые строгости и тяготы налагались на них либо по их собственному желанию, либо по воле правителя – если постриг свершался в наказание. ?

Вдвоем…

И могучий князь едва не заскрипел зубами, с пугающей яркостью ощутив запах Софьиных волос, шелест сарафана, прикосновение ее бархатистой кожи, ее шепот, ее глаза, ее раскаленное дыхание…