Фаина Гримберг - Судьба турчанки, или времена империи (триптих) - Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

Я всегда считала, что моя сестра — мелочно-практичный человек... Когда мы делили имущество после смерти родителей, я нашла ученическую тетрадку, там были записаны стихи, латиницей, на турецком языке... Я не смогла понять... Сестра складывала в чемодан какие-то мамины платья... Я показала ей тетрадку, она присела на стул... Это была ее, еще девичья тетрадка, и она эти стихи написала... Она хорошо знала язык и умела писать... Она взяла тетрадку и прочла несколько строчек вслух... У нее было хорошее произношение и певучий голос... Она перевела: «Сумасшедшее черешневое деревце, что ты делаешь на берегу речки?» ... Я удивилась, какие своеобразные строки... Она протянула тетрадку: «Хочешь, возьми себе...»

«Нет, — сказала я. — Оставь, ты должна это сохранить для твоих детей»... Она встала, обняла меня за плечи, подвела к шкафу и стала объяснять, почему она берет это и то из маминой одежды, и стала говорить, что вот то, что осталось, как раз и пригодится мне... Тетрадка лежала на столе... Но я немножко солгала, когда говорила о том, что стихи надо сохранить для детей моей сестры; я не взяла тетрадку, потому что, перечитывая эти строки, уже не смогла бы получить удовольствие; я все время помнила бы мою сестру, как она складывает мамины платья в чемодан с какой-то уверенной поспешностью; и эти ее располневшие женские руки и какая-то очень женская блузка с короткими рукавами; и туфли на высоких, чуть стоптавшихся каблуках...

Отец мой на фотографии старый, он в шляпе, обычно он кепку носил, и шляпа немного затеняет его лицо, шея у него жилистая и вытянутая... Самое интересное на этой фотографии — надпись... Отец в светлом свитере, а надпись сделана красным карандашом, прямо на фотографии, а не на обороте, как обычно делают... Надпись на латинице тоже и по-турецки, печатными буквами, чтобы совсем разборчиво... Это надпись для нашего Лазара Маленького... Значит, я ее перевожу: «Ты не можешь хорошо узнать меня, и потому не успеешь так полюбить меня, как я тебя уже люблю»... Эти две фотографии, на которых моя мать и мой отец, стоят у нас в книжном шкафу на верхней полке, их видно через застекленную дверцу...

В доме, где жили мои родители, где я выросла, живет теперь мой брат с семьей, я не поддерживаю с ними никаких отношений и никогда не бываю там... Помню, я спросила сестру, откуда она так хорошо узнала язык и кто научил ее читать и писать... Она ответила, что мама... Я плохо знала их и слишком плоско о них думала., примитивно... потому что я негибко думаю вообще...

Моему отцу пришлось работать на тяжелой физической работе. Сколько я его помню, он работал на заводе (да, это, кажется, именно «завод» называлось, а не «фабрика»), значит, на заводе, где консервы делали, овощные и фруктовые... Кажется, он работал на конвейере... А после, когда уже был на пенсии, работал недолго сторожем в лаборатории... Там на заводе была какая-то лаборатория, вроде химической, в отдельном здании; это здание было во дворе, и деревья росли... Помню, я однажды заходила вечером, когда уже Лазар Маленький был... Мы сидели во дворе на скамеечке; отец говорил, что здесь хорошо, тогда лето было, что можно сидеть, читать... Лазар Маленький сидел у него на коленях, сосал кусочек сахара и улыбался, дед бережно его держал...

В семьях наших соседей многие работали на этом заводе... И вообще в городе многие там работали... Завод был почти за городом... Многим было далеко ехать, в переполненном автобусе, из окрестных сел тоже там работали, тоже приезжали на автобусе... Отец приносил с работы овощи, фрукты; особенно помню джем и масло сливочное... Все так поступали... Вроде бы это запрещено было, но все приносили... Позднее я видела еще такие ситуации, когда вроде бы официально запрещено, и все равно все нарушают это запрещение; и само это нарушение становится вроде бы чем-то обычным, будто бы так и надо... Если бы нельзя было ничего приносить с завода, никто, наверное, и не стал бы там работать, потому что работа тяжелая, а платят за нее не так много... Летом на работу привозили студентов, даже из столицы... Мы жили недалеко от завода... Но на самом заводе, в цехе, я была только один раз... В гимназии нам сказали, что мы будем летом работать на заводе... Мама сказала, что я должна взять у врача освобождение, потому что у меня больные легкие... Но мне это показалось унизительным, никто из моих одноклассников не брал освобождение... Дальше я помню, как мы в каких-то темных, почти черных халатах стоим в цехе... Цех мне показался очень большим и высоким; все было каким-то очень темным и казалось грязным, или на самом деле и было грязным; люди казались маленькими с измученными лицами... В этих темных до грязности халатах... Волосы у женщин убраны под косынки, от этого еще более жалкий вид... Я увидела конвейер, и много человеческих рук над ним — вереница... Но как двигались стеклянные банки, помню смутно... Стоял страшный шум, грохот настоящий... Я ужаснулась... Как можно здесь находиться целый день?.. И как можно, чтобы в этой грязи темной люди возились бы с овощами и маслом...