Олег Слободчиков - Заморская Русь

Васильев, сердитый на свое размягчившееся сердце, бросил зло:

— Тебя послушать — будто в плену не был! Или в почетных аманатах тебя держали?

Пленные старухи и мальчишка сидели на корточках возле стены и с равнодушным видом ждали своей участи. Тараканов мимоходом взглянул на них: в его глазах мелькнула боль, но не было ненависти.

— Ты, Вася, не знаешь, как они нас ненавидят, — усмехнулся, — а я знаю!

Нет таких мучений, каким бы не предали белого человека, попавшего в плен.

На мне, всего лишь, вот такие, — Тимофей кивнул на мальчугана, — учились стрелять из лука. Слава Богу, глаза не выбили! — Тараканов распахнул ворот рубахи, показывая шрамленую грудь.

На берегу, под стеной, лежали два десятка долбленых ситхинских лодок, высоко ценившихся от Шарлотиных островов до Камчатки. Среди них были новые. Все это ситхинцы тоже бросили, чтобы косяки и их рабы — не заподозрили намерения к бегству. В лодки погрузили пушки, ядра, юколу, двух старух и мальчишку. Над крепостью поднялся дым.

— Хороший костерок будет для убитых, — обернулся Сысой. — Разом все попадут в свой рай.

Старухи, глядя на разгорающуюся крепость, тихо запели: ситхинцы сжигали мертвых и только шаманов закапывали в землю, считая, что они не горят.

Баранов встретил пленных ласково: накормил, одарил, дал им хорошую лодку, двух гребцов из аманатов и отправил к своим, передать, что он не собирается мстить.

Еще плясали над пожарищем языки пламени, а хорошая погода, державшаяся с Покрова, стала портиться. Из-за горы Эчком выползли тучи и начался дождь, ливший несколько дней сряду. Матросы получали по двойной чарке водки, отдыхали и веселились. Передовщиков и старовояжных стрелков пригласили на «Неву» в кают-компанию. Корабельная прислуга брезгливо поглядывала на промышленных, то и дело забывала подливать им вино и ром.

Офицеры в белых мундирах, восседали во главе стола, между собой беседовали по-французски, по-русски бранясь для связки иностранной речи. Баранов без парика, утерянного в бою, смущенно сидел рядом с ними, как чужой на чужом пиру. Рука его была подвязана. Кусков, в потрепанном сюртуке, в стриженом женском парике, лупал рассерженными глазами, чувствуя себя ряженым дураком. Умный Тараканов, слегка понимавший дворянскую тарабарщину, с жалким лицом иногда вставлял гнусавое словцо в офицерские речи. Ему отвечали сквозь зубы. Штурманам Петрову и Потажу было так же неуютно в этой компании: они потели, краснели, боясь опростоволоситься.

Сысой отодвинул недопитую чарку, сказал раздраженно:

— Я, пожалуй, вернусь в Тобольск!

— А я останусь, пока ублюдок не вырастет, — опустил голову Васильев. — Или не помрет, — он помолчал, вздохнул и добавил: — Куда с ним, в слободу, людям на смех…

От его слов Сысою стало еще горше. Он встал и сказал через стол:

— Андреич, прикажи-ка дать нам водки с ведро, мы погуляем на «Катерине».

— Что, Сысоюшко, наша компания тебе не подходит? — попробовал шутить правитель, виновато взглянув на Лисянского.

— Не подходит! — отрезал Сысой. — Зовите новокрестов с тойонами, они вам попоют и попляшут.

— На «Ермаке» бочка раки! — будто с гвоздя соскочил Кусков, пошоркал париком по плешине, взглянул на правителя: — Пойду, налью им, что ли?!

— Сходи! — опустив глаза, разрешил Баранов.

Добрая половина передовщиков и старовояжных стрелков сорвалась с мест. Сысой отворил дверь на палубу. Моросил дождь. Гарсон в камзоле с блюдом в руках несся на него, боясь поскользнуться.

— Посторонись! — громко крикнул с холопским нахальством.

Сысой притиснул его животом к стене, не уступая дороги. Гарсон прижался к переборке, испуганно вытянулся, оберегая поднос. Прохор Егоров взял с блюда рыбий хвост и сунул ему в разинутый рот. Гогоча и прихрамывая, прошел мимо. Седобородый Федька Острогин надул губы и сделал неприличный звук.

— Разбойнички! Ссыльные да каторжные! — оправдываясь, вздохнул Баранов. Подрагивавшей левой рукой неловко поднял серебряный стаканчик, отхлебнул рома.

На «Ермаке» запели, заплясали так громко, что стало слышно по всей бухте Креста. Через час туда приплыли почти все приглашенные на «Неву», и Тараканов. К вечеру к борту пакетбота причалил добытый индейский бат, на галиот поднялся трезвый Баранов в камлее и плаще из сивучьих кишок.

Хлестал дождь, хмурое ситхинское небо, проколотое пиками гор, прорвалось, оплакивая пролитую кровь.

Баранов скинул тяжелый плащ, достал из мешка знаменитую братину.