Сергей Нуртазин - Сарматы

Умабий ворвался следом, скомандовал:

— Горд, Росмик, наверх! Я вниз!

Когда Умабий, аорсы и римляне оказались в подвале, сирака уже покинула жизнь. Кауна еще дышала, но жить ей оставалось недолго. Умабий склонился над умирающей. Превозмогая боль, Кауна прошептала свои последние слова:

— Я отомстила. Это золото моих предков… теперь оно твое и меч… Он сделает тебя царем. — Кауна устало прикрыла глаза. — Я хочу, чтобы ты знал, я… — Тело девушки содрогнулось. Умабий поцеловал ее еще теплые губы и зарыдал. Заметь он чуть раньше Кауну на крыше дворца Зорсина, возможно, она осталась бы жить.

В походном шатре бывшего властелина боспорских земель сидели трое: сам Митридат, сохранивший ему верность военачальник скиф Сагдамис и советник Ахиллес Непоседа. Купец решил разделить с царем все выпавшие на его долю невзгоды. Тихо потрескивали в костре сухие ветки. Сгорая, они отдавали жар людям. Люди тянули руки к огню, вбирая в себя живительное тепло, согревающее тело и душу. Ночи становились прохладными. Митридат размышлял.

«В скором времени придут морозы, за ними снега. Что тогда будет делать в малознакомой степи жалкая горстка воинов, оставшихся с ним? Куда он их поведет? На севере и востоке аорсы, побережье Меотийского озера и Эвксинского Понта захвачено войсками Котиса, на юге — населенные чужими племенами горы и сираки, оказавшиеся теперь на стороне противника».

Зорсин первым осознал бесполезность продолжения войны, в которой они заранее обречены на поражение. Устоять против таких противников, как Котис, римляне и аорсы, имея при этом обескровленное малочисленное войско, невозможно. Подумал Зорсин и о том, что если война продлится на землях сираков хотя бы полгода, то они прекратят свое существование. Спасая свой народ, Зорсин увел воинов от Митридата и сдался римскому полководцу Аквилле. Это произошло в трех днях пути от Танаиса. После этого, посчитав, что Митридат более не опасен, большая часть римского войска покинула Боспор.

«Теперь пришел и мой час. Нет, он, Митридат, не станет целовать калиги римлянам. Да и вряд ли они пощадят его. Просить милости у Котиса, подлого предателя, не пожалевшего ради власти собственного брата?! Никогда! Никогда он не опустится до такого. Остается последовать совету Ахиллеса и отдать свой меч Евнону — царю нижних аорсов. Евнон благороден и ранее не питал к нему вражды. Он не позволит себе обесчестить его, Митридата имя. Решено!»

Митридат поднял воспаленные от бессонных ночей глаза на Ахиллеса:

— Езжай к Евнону…

Ахиллес явился через три дня. Ответ скептуха аорсов был краток: «Я жду тебя».

Евнон ожидал недавнего врага у шатра, в окружении знатных воинов и старейшин. В отдалении стояли соплеменники. Воины, женщины, дети собрались поглазеть на пусть и отрешенного от трона, но все же царя.

Митридат, в сопровождении горстки верных, но обезоруженных воинов и вельмож, спешился, неторопливо направился к Евнону. Он предстал перед Евноном в лучшем своем царском наряде, вывезенном при бегстве из Пантикапея. Но не одежда красила бывшего повелителя Боспора. Гордая осанка, благородное лицо, ясный взор, в котором читались ум и воля, говорили о нем больше, чем унизанные золотыми перстнями и кольцами пальцы, нарукавные браслеты, пектораль и золотая же в виде венка корона на голове. Они были похожи, Митридат и Евнон. Похожи своим видом, присущим сильным, благородным, красивым телом и душой людям, несущим на себе бремя власти.

Когда до предводителя аорсов оставалось не более трех шагов, он остановился, отстегнул от пояса меч, снял с головы царский венец, передал их следовавшему за ним Ахиллесу. Купец на вытянутых руках преподнес их вождю аорсов. Евнон кивнул Горду. Горд с достоинством принял атрибуты царской власти. Митридат приложил правую руку к груди и, глядя в лицо Евнона, произнес:

— Приветствую тебя, Евнон, славный воин и справедливый правитель. Добровольно предстал я пред тобою. Знаю, ни на море, ни на суше не будет мне покоя и пощады от римлян и брата моего Котиса, потому отдаюсь в твои руки. Поступи по своему усмотрению с потомком великого Ахемена.

Склонив голову, он медленно опустился на колени. Митридату показалось, что холод, исходящий от мокрого, липкого снега, коснулся его сердца. Но это был холод унижения и безысходности. Судьба не милует никого, она ставит на колени рабов, но может поставить и царей. Перед изменчивой судьбой едины все. От Митридата она отвернулась.