Альгирдас Поцюс - Заложники

Шарунас тогда налил всем в рюмки домашнего яблочного вина и, подняв свою, обвел блестящими глазами гостей.

— Выпьем за могучие деревья Литвы, которые выдерживают натиск любой бури! Давайте же учиться у деревьев, которые поддерживают ветвями друг друга!

Все осушили рюмки и притихли — трудно было найти нужные слова после такого проникновенного тоста. Довиле не выдержала и простодушно спросила:

— А могут, скажем, липы стать опорой дубам?

— А как же! — улыбнувшись, ответил виновник торжества.

Сейчас, в комнатке у Довиле, Шарунас вспомнил об этом.

— Помнишь, как ты на моем дне рождения спросила про липу?

— Помню.

— Ты сама похожа на это дерево. Самая настоящая липка!

Довиле звонко расхохоталась.

— У меня же сердце есть, а у липы…

— Ну да, ты и есть липа, только с нежным сердцем, — перебил ее Шарунас. — Пусть это будет твоя кличка — Липка.

— С какой стати мне нужна кличка? — удивилась девушка.

— Просто так. Такие уж времена сейчас. Лучше будет, если не называть вслух настоящее имя, — пояснил гость.

Не раз потом Довиле вспоминала этот странный разговор, хотя и приняла его за шутку. А однажды, написав на уроке записку приятелю, подписалась: «Липка».

Жизнь тем временем как в самом городке, так и в округе становилась все беспокойнее. Однажды ночью взорвалась граната под дверью дома, где жил волостной парторганизатор, к утру еще одного дня загорелся дом председателя исполкома. Стали раздаваться выстрелы и в деревнях. Все чаще можно было видеть бредущие к костелу похоронные процессии. За гробом обычно шли женщины в деревенских клетчатых платках. Рядом, вцепившись в их грубые пальто или тулупы, семенили одетые во что попало ребятишки.

Довиле жила неподалеку от костела, и каждый раз при виде таких шествий у нее сжималось сердце. Особенно тяжело было видеть малышей, которые испуганно таращились на взрослых, будто прося объяснить им происходящее. Иногда процессия следовала сразу за несколькими гробами. Кто лежал в этих ящиках, сколоченных из белых досок? Довиле напряженно прислушивалась к негромким разговорам людей, пытаясь узнать хоть что-нибудь. А те, будто опасаясь чего-то, отвечали вполголоса любопытным: Дапкус из деревни Контаучяй, Лингис из Гярвенай, Даргене из Пликтакяй… Кто они, за что их?! Никто не хотел отвечать. Правда, порой можно было добиться ответа, но это мало что проясняло: «председатель сельсовета», «служил властям» или «человек как человек»…

О главном же все эти люди умалчивали, и у Довиле ныло сердце от страха за близких. Отец любил поговорить о политике и к тому же водил дружбу с председателем сельсовета, старовером Федором. Этого могло быть достаточно, чтобы навлечь на себя беду. И когда однажды к ней пришел Шарунас, Довиле поделилась с ним своими страхами:

— Сегодня привезли хоронить женщину из деревни Пликтакяй. Говорят, ее застрелили только за то, что она слишком часто стала наведываться в город. Вот ужас! Литва так мала, а мы истребляем друг друга!

Она сидела за столом, а гость, засунув руки в карманы, по обыкновению, расхаживал между кроватью и стеной. Глядя на Христа в терновом венце, он спокойно сказал:

— Да, это ужасно, но разве можно добиться чего-нибудь без жертв?

— Мне лично эти жертвы кажутся бессмысленными, — возразила Довиле. — Убьют, скажем, сегодня председателя сельсовета, а назавтра власти сажают на его место другого. Человек сопротивляется, отказывается, а ему говорят: надо! Неужели так всех подряд и похороним?

— Важно, чтобы они побаивались кого-нибудь и не слишком усердно служили властям. Такова в общих чертах задача, — пояснил Шарунас.

— Ты что же, выходит, защищаешь тех, кто сейчас в лесу? — спросила Довиле, глядя прямо ему в глаза.

Юноша смутился.

— А ты? — вопросом на вопрос ответил он.

— Я совсем запуталась. Не пойму, что у нас происходит, — призналась девушка. — Хочу покоя, больше ничего.

— На это не надейся. Борьба еще не закончена. Американцы готовятся всерьез. Наши газеты, между прочим, дают это понять.

— Да ты что?! — ахнула Довиле. — Неужели снова война?

— Не исключено.

— Ты меня нарочно пугаешь, да?!

— Могу и успокоить, если хочешь, — с улыбкой сказал Шарунас.

Он обнял девушку, прижался лицом к ее щеке, стал гладить плечи, осыпать поцелуями… Эти ласки были такими сладостными, что все страхи, все опасности отодвигались куда-то далеко-далеко, становились незначащими и ничтожными. Рядом с Шарунасом она обретала спокойствие и уверенность, будто надеясь, что в случае чего он защитит, убережет от беды.