Анвер Бикчентаев: Орёл умирает на лету

Из соседней комнаты все еще доносился звучный голос женщины:

— Мой муж директор швейной фабрики...

— Один из двух был кривоногим?

Милиционер с удивлением и одновременно недоверчиво взглянул на начальника:

— Откуда вам это известно?

Матросов поразился не меньше постового. Как он узнал, что среди тех, с кем он дрался, был и кривоногий?

— Я был возле лодки, там на берегу, — пояснил начальник, обращаясь к Саше. — Ты же утверждал, что в ту ночь Атаман был не один...

Саша кивнул головой... Ясное дело, начальник по следам на песке узнал кривоногого.

— Тогда, в первый раз, я еще мог отпустить тебя на все четыре стороны, — проговорил начальник. — В то время мы еще могли выбирать, в какой детдом направить тебя. Сегодняшнее событие в корне меняет дело. Теперь на повестке другой вопрос: какая колония лучше всего для тебя подойдет? Выходит, что сам против себя сработал. Потому что не умеешь распоряжаться собою. А в твоем возрасте пора научиться давать отчет за свои поступки...

В соседней комнате галдеж прекратился. Наверное, свидетели обвинения оставили отделение милиции.

— Драка в общественном месте — раз. Попытка к бегству — два. Плюс — прошлые приводы. Ты можешь утверждать, что на тебя напали или ты сам хотел задержать помощников Атамана. Но как ты это докажешь? Судья словам не верит. Он верит фактам. А они против тебя — сам слышал. Но не так плохи твои дела, как кажется с первого взгляда. Есть и смягчающее обстоятельство — я приложу справку о том, что ты по собственной инициативе привел к нам Атамана. Это смягчит сердце судьи. Но на большую поблажку не надейся. Судья — тоже подчиненное лицо. Он подвластен закону... Но сделать попытку никогда не поздно.

— Какую попытку?

— Заново начать жизнь, как новорожденный...

Длинный синий поезд мчался по широкой, как море, Средне-Русской равнине, улыбающейся своими веселыми березками, поймами медленных и тихих рек, раздольными степями, седыми и юными городами; по той равнине, которую люди, ни разу не бывавшие здесь, представляют себе только по книгам Тургенева или Пришвина. Неутомимо глотая рельсы, черный паровоз, оставляя позади себя рваные клочья белого дыма, резкими и раскатистыми гудками оглашал бескрайние просторы.

С веселым свистом и торопливым грохотом он проходил разъезды, мосты, задерживался на несколько минут лишь на больших станциях. Он торопился на юго-восток. На белых трафаретах вагонов мелькало: Москва — Челябинск.

Порою из-за леса или из-за холмов выплывали уютные селения с кирпичной церквушкой или с деревянной мечетью и также быстро и торопливо скрывались с глаз, точно миражи. Так мчался и мчался почтовый поезд под голубым небом весны, словно соревнуясь со своей тенью, бегущей рядом.

На этот удивительный мир глядел, прильнув лбом к грязному стеклу дребезжащего окна, невеселый пассажир шестого вагона, подросток в матросской тельняшке. Задумчивые глаза, жадно устремленные на равнину, были полны тоски и ожидания.

Километр за километром он провожал вот таким отсутствующим взглядом, а иногда, встрепенувшись, с тревогой начинал искать в незнакомых очертаниях местности, в странных названиях станций, в случайных фразах, доносившихся до его слуха, ответ на единственный вопрос, который волновал его: «Далеко ли отсель море?»

Нет, он не согласен ехать черт знает куда!

Ему подавай море! Этой большой любви не мешало то, что он видел море всего один раз в своей жизни, когда еще был жив отец. Но разве в этом дело?

«Обвел вокруг пальца, — сердился он на хитрого начальника милиции, служившего в далеком приволжском городке, — надул как цыпленка. Пообещал направить в колонию, откуда рукой подать до берега морского. А где тут океан?»

А поезд между тем все мчался и мчался. Поезду что! Он равнодушен к человеческой тревоге. У него свое расписание.

Когда тоска вот так совсем подступает к самому горлу, человек начинает метаться, пытаясь принять какое-то отчаянное решение, порою правильное, а чаще ошибочное. Ничего уж тут не поделаешь...

Подросток тихо шепнул себе: — Если сразу не наколюсь, то придется бежать!

Сказал и оглянулся на человека, лежащего на средней полке, на восьмом месте. Осуществление такого отчаянного плана зависело не только от него, Саши, но и от его невольного спутника, старого милиционера Басырова. Тот в это мгновение дремал, на большом лице, покрытом рябинками, застыла блаженная улыбка. «Спит или делает вид, что спит?» — спросил себя будущий беглец.