Борис Тумасов - Власть полынная

Слуги уже изготовились прибирать со стола, когда великий князь подал знак, и они спешно покинули трапезную.

Из-под кустистых бровей Иван Васильевич смотрел на Ивана и молчал. Наконец, хмыкнув, сказал:

— Растёшь ты, сыне, не по дням, а по часам. Будто вчера ещё из-за стола едва выглядывал, а ныне отрока зрю. В прошлые лета таких уже в меньшую дружину брали. — Постучал о столешницу костяшками пальцев. — Однако не о том будет речь моя. Не словесами перекидываться с тобой буду, а о деле говорить. — Замолчал, будто задумался. — Ныне, Иван, время такое: либо Москва над всеми городами и землями русскими поднимется, либо Литва крылья распрострёт. Сам ведаешь, сколь князей русских под нею: Глинские, Одоевские, Вяземские и иные, а великому князю литовскому и королю польскому всё мало. На Думе о том я сказывал, Казимир на Новгород зарится. Аль ему невдомёк, что земля новгородская и пригороды его великому княжеству Московскому издревле принадлежат? О том отец мой, князь Василий Тёмный, новгородцам напоминал и меч свой карающий над ними заносил. И потому только помиловал, что архиепископ новгородский Иона слёзно просил за Новгород. Ряду они дали Москве на послушание. И я, сыне, отца умолял поверить им. Всё миром хочу, чтоб уговор свой они блюли. К чему кровь братскую лить, к чему раздоры чинить…

Государь долго молчал, хмурился, видно, своё вспоминал. Иван ждал, когда отец заговорит, а тот всё думал. Может, вспоминал приезд владыки новгородского Ионы в Москву, аль ещё какие мысли нахлынули… Но вот будто встряхнулся великий князь, промолвил:

— Замыслил я, Иван, нарядить посольство в Новгород, усовестить новгородцев, дабы они одумались, к чему город ведут, на что землю обрекают. А посольство московское станет править дьяк Фёдор Топорков. Грамоту нашу повезёт архиепископу Ионе, боярству и люду именитому, всему народу новгородскому, кому Москва не чужда. И ту грамоту подпишу я, великий князь, и ты, Иван Молодой, князь великий. Уразумел ли ты, к чему разговор веду?

Князь Иван прижался к столешнице грудью. С трудом выдавил:

— Государь, что скажут бояре новгородские, прочитав наши подписи? Что за великий князь Иван Молодой, который дерзнул имя своё поставить рядом с именем Ивана Третьего, великого князя Московского? Не слишком ли возомнил о себе?

Иван Третий прищурился:

— Знал, Иван, заведомо знал ответ твой. Новгород ведать должен, что на Москве ныне два великих князя, и ежели молодой только погрозит, то старый ударит. Ох как больно ударит… А посольством своим мы Новгород упреждаем: с Москвой не след ёрничать. И помни, сыне, ты уже не княжич юный, ты великий князь Московский, Иван Молодой. А поступки свои соразмеряй с именем этим… Многие дела предстоит нам решать, сыне. И знай, за великое княжение московское пращур твой Иван Калита [5] Калита — сумка, мешок, торба. жизни не жалел и спину гнул перед ханом Золотой Орды Узбеком.

Над Москвой слышался мерный перестук вальков. То девки, замочив в реке грубые холсты и устлав портами весь берег, дружно выстукивали их.

Тут же у спуска мужики, раз за разом ухая, опускали и поднимали деревянную бабу, вгоняли в землю сваи, готовили новый причал.

Свесив с телеги ноги в лаптях, мужик гнал лошадь к переправе. Телега тарахтела по плахам, а мужик весело вскрикивал и вертел кнутовищем.

Из Фроловских ворот вышел бородатый дьяк Фёдор Топорков в синем кафтане. Постоял, проводив очами телегу с мужиком, подумал: «Вон кому весело!» — и направился вдоль кремлёвской стены, переваривая в голове сочинённую Омелькой грамоту. Ладно получилось, не отвергли бы великий князь и Дума. И тут же Фёдор принялся гадать, отчего князь Иван Васильевич в Новгород послом шлёт его, дьяка, а не боярина Посольского приказа? Когда два лета назад в Крым посольство правили, дары богатые хану возили, то грамоту вручал думный боярин Пашута.

А в Новгород великий князь его, Фёдора, шлёт. Поди, посчитал, что новгородцам и дьяка достаточно.

Перешагнув через узкий сток для нечистот, Фёдор оказался на Арбате. Открыв калитку, прошёл на своё подворье. Гогоча, топталась гусиная стая, в луже купалась свинья с приплодом.

Из конюшни вывел коня седой Аким, взятый за долги в дворовые холопы. Увидев хозяина, поклонился.

В сенях Фёдор снял кафтан, повесил его на колок, вошёл в просторную комнату. Жена достала из печи горшок со щами, налила в глиняную миску. На выскобленную добела столешницу положила хлеб и деревянную ложку.