Николай Дмитриев - Честь Родины [Рассказы о народных героях]

Командование отдало приказ покинуть Севастополь.

Отойдя от города, русские войска стали строить новые укрепления.

Одиннадцатимесячная осада измучила обе воюющие стороны. Начались переговоры о мире. Вскоре он был подписан.

По окончании войны многие из русских моряков и солдат, в том числе и Кошка, получили возможность вернуться на родину. Как прошла его дальнейшая жизнь, никто не знает.

А через много лет в Севастополе был сооружен бронзовый памятник адмиралу Корнилову.

Раненый адмирал указывает рукой на укрепление. Внизу надпись: «Отстаивайте Севастополь!»

У ног его возле небольшой пушки стоит матрос Кошка с ядром в руках.

Перед каждым очередным парадом в первой роте Нижегородского пехотного полка неизменно происходил один и тот же разговор.

Фельдфебель Копыто почтительно докладывал ротному командиру:

— Так что, ваше высокоблагородие, Бондаренку дозвольте не иначе, как дневальным оставить.

Ротный, пожилой капитан, озабоченный предстоящим смотром, нервно теребил редкую бородку и переспрашивал:

— Почему ты так думаешь?

— Иначе никак не сподручно, — отвечал фельдфебель. — Бондаренко нам весь церемониал испортит. Ростом он как медведь. Стало быть, его на правый фланг ставить надо, а равняться по нем не можно, потому как у него что ни шаг, то сажень. Левый фланг с ним пропасть должен.

Ротный соглашался:

— Да, пожалуй, ты прав, Копыто… Оставь его в роте дневальным. И впрямь, еще испортит смотр. Нескладный какой-то.

— Так точно. Дурной, ваше высокоблагородие.

— Дурной? Почему?

— По-нашему, ваше высокоблагородие, по-мужицки. А по-благородному, значит, будет дурак.

Услышав это, капитан обычно смеялся и отпускал фельдфебеля.

День смотра был для Бондаренко сплошным страданием. С утра он поднимался раньше всех, чистил винтовку, бляху на поясе, пуговицы, старательно пересматривал все свое несложное солдатское хозяйство. И когда роте надо было строиться, он сиял всей своей амуницией, как медный котелок после чистки.

Но тут его всегда ждало огорчение.

Перед тем как строиться, взводный унтер-офицер неизменно его вызывал и говорил:

— Бондаренко! Останешься в роте дневальным.

Бондаренко вздрагивал и умоляюще шептал:

— Господин взводный…

— Молчать! — кричал на него унтер. — Поговори еще! Сказано — останешься дневальным, и шабаш!

Бондаренко сокрушенно вздыхал:

— Що усе дневальным да дневальным! Треба хоть разок мени на парад пииты.

Огромный и действительно нескладный, с добродушным и немного глуповатым от огорчения лицом, он вызывал дружный хохот.

Солдаты смеялись:

— Куда тебе на парад! Ты там всех генералов перепутаешь. Этакий страшенный!

Рота строилась. Бондаренко делал последнюю попытку.

Он становился на свое место у дверей казармы и при появлении ротного командира громовым голосом кричал:

— Смирно!

Но и эта угодливая лесть не удавалась.

Ротный вздрагивал:

— Тьфу ты! Глотка луженая! Орет так, что оглохнуть можно. Здорóво, братцы!

— Здра, ваш высокбродь! — отвечала рота.

Рота уходила, а Бондаренко оставался дневалить. Тоскливо бродил он по казарме, ожидая, когда его товарищи вернутся с парада. И когда солдаты, усталые, недовольные длительной маршировкой, возвращались, Бондаренко их завистливо расспрашивал:

— Як, братцы, осмотр прошел?

— Эх ты, голова! — шутили «братцы». — Разве наша рота подгадит? Одно слово — первая рота!

— А що, трошки «спасибо» получилы? — спрашивал Бондаренко.

— И еще сколько разов! — отвечали товарищи, перемигиваясь друг с другом. — Генерал с нашим ротным даже за ручку здоровался. «Благодарю! — говорит. — Какие у вас молодцы!»

Бондаренко сокрушенно вздыхал и спрашивал:

— Що таке, братцы, мени нет хода? Солдат як солдат, а як парадом пишли, так мени до кухни…

Солдаты смеялись:

— Быть тебе вечным дневальным.

Один только взводный сочувствовал Бондаренко.

— Хороший солдат, — говорил он. — и стрелок первостатейный, а только нет в нем выправки. Для парадной службы не приспособлен. Дурной какой-то.

И солдаты хором повторяли: «Дурной». Так эта кличка к Бондаренко и приклеилась.

Тысяча девятьсот третий год завершался тревожно.

Япония готовилась к войне.

В казарме война сделалась главной темой разговоров. Случайно попадавшие газеты читались вслух от доски до доски, но статьи, помещенные в них, неясно излагали ход происходивших событий.