Николай Дмитриев - Честь Родины [Рассказы о народных героях]

Первый заметил бегущего фельдфебеля Евсей Нилыч.

— Ястреб летит, — проворчал он, — быть беде.

Через мгновение Рудаченко увидел у своего носа угрожающий фельдфебельский кулак.

— Рудаченко! — крикнул, задыхаясь от быстрого бега, Громыка. — Шевелись… Ужо тебе…

И повел бомбардира к начальству.

Генерал Рот, прищурясь, заложив руку за спину, секунд двадцать рассматривал рядового. Потом спросил:

— Хохол?

— Никак нет, вашство, — отчеканил бомбардир. — Воронежский.

— Так. А скажи, братец, кто тебе разрешил по туркам палить?

Рудаченко вздрогнул; ладонь, приподнятая к козырьку кивера, сразу вспотела. Вопрос грозил дисциплинарным взысканием. Бомбардир еще больше вытянулся, выпятил грудь и отвечал глухо:

— Виноват, вашство. Так что сдогадался…

Генерал Рот расправил ладонью седые усы, спросил ласковее:

— Так, а скажи, братец, что должен делать солдат?

— Солдат должен, — замялся Рудаченко, — так что не падать духом, вашство.

— Врешь, братец! — перебил генерал, изумясь солдатской ловкости. — Это по уставу дальше следует. А прежде всего солдат должен повиноваться начальству. Вот тебе рубль. А если в другой раз «сдогадаешься», под арест посажу.

— Рад стараться! — гаркнул Рудаченко и отошел.

После этого слава о храбром рядовом, выбросившем горящую бомбу обратно к туркам, прошла по всему корпусу, и даже капитан Козерогов стал относиться к бомбардиру Рудаченко как-то ласковей и снисходительней.

Кольцо осадных укреплений вокруг Силистрии сдвигалось все тесней и тесней.

Осадная батарея, на которой находился Рудаченко, буквально не давала туркам возможности открыть стрельбу. Меткие снаряды, посылаемые бомбардирами, разрушили один из фортов крепости. Образовался пролом. Генерал Рот отдал приказ идти ночью на штурм.

В этот решительный бой должен был двинуться весь шестой корпус. Солдаты надевали чистое белье, готовясь к битве.

В полночь русские полки вышли из укреплений и устремились к пролому.

Впереди, карабкаясь по каменистым скатам, ползли пластуны и смельчаки Охотного полка. За ними шагала пехота.

Ночь была звездная.

Генерал Рот стоял на холме. Перед ним взвод за взводом проходили войсковые части.

Капитан Козерогов вел батарейную роту.

Турецкие сторожевые посты встретили русских ружейным огнем. Эти выстрелы всполошили спящий гарнизон. Со всех концов крепости на помощь часовым стекались защитники Силистрии. Но было уже поздно.

Пластуны и охотцы, оттеснив турок, овладели проломом. Хлынувшая вслед за пластунами пехота ворвалась в крепость. В ночной темноте завязался страшный рукопашный бой. Многоголосое «ура» и вопли умирающих слились в общий гул.

Шальная пуля пробила капитану Козерогову голову. Оставшись без командира, батарейная рота все же бросилась в штыки. Огромного роста турок заколол ефрейтора Громыку. Фейерверкер Евсей Нилыч ударил турка прикладом. Турок упал, но сразу шестеро других бросились на старика.

— Держись, Нилыч! — крикнул Рудаченко и ударил одного из наседавших на фейерверкера врагов прикладом.

Рудаченко ударил одного из наседавших врагов прикладом.

Турок упал. Евсей Нилыч выстрелом уложил второго турка. Длинноногий рязанец Пахомов тоже кинулся спасать общего любимца роты и заколол штыком третьего. Остальные, видя, что им троим не одолеть троих русских, обратились в бегство. Фейерверкер был спасен.

Русская пехота, опрокинув защитников Силистрии, ворвалась в город. Впереди батарейной роты бежал Рудаченко, хрипло крича: «Ребята, за мной!»

После короткого боя на улицах турки выкинули белый флаг и сдались.

Силистрия была взята. Когда рассвело, генерал Рот, объезжая войска, поздравлял солдат с победой.

Подъехав к сильно поредевшей батарейной роте, он спросил:

— Ну, молодцы, много ли вас осталось?

Бомбардир Рудаченко, стоявший на правом фланге, ответил:

— Крепости на три будет.

Генерал слез с коня, поцеловал бойкого солдата и поздравил с повышением в чин фейерверкера.

Евсей Нилыч получил медаль.

Вскоре после взятия Силистрии турки запросили мира. Русская армия вернулась на родину.

Рудаченко подал просьбу на высочайшее имя о предоставлении ему отпуска на две недели, чтобы взглянуть на отца и мать, которых он не видал уже двенадцать лет.

Император Николай Первый, получив солдатскую просьбу с приколотым к ней хорошим отзывом военного начальства, собственноручно на прошении Рудаченко начертал: «Нечего ему там делать».