Николай Дмитриев - Честь Родины [Рассказы о народных героях]

Капитан Козерогов приехал в батарейную роту в большом расстройстве.

— Фельдфебеля Громыку ко мне, — приказал он.

Дежурный козырнул и исчез. Через мгновение фельдфебель, вытянувшись во фронт, уже стоял перед ротным начальством.

Капитан Козерогов любил смущать солдат неожиданными вопросами.

Он подошел к Громыке, заглянул в глаза — младший чин стоял навытяжку, не шевелясь.

Капитан усмехнулся. Щелкнул его ногтем по мундирной пуговице.

— А ну, брат, не знаешь ли, скоро война с турками будет?

— Никак нет, ваше высокоблагородие, — прогудел фельдфебель и просиял.

— Врешь! — буркнул капитан. — От меня не скроешь. Радуешься, скотина! Ну, ладно… Так вот-с… — капитанские пальцы забарабанили по краю стола, — завтра будет парад. Смотри, чтоб все блестело, не то…

Капитан собрал пальцы в кулак, поднес его к фельдфебельскому носу и спрятал руку в карман.

— Ступай!

Громыка, щелкнув каблуками, выскочил из комнаты. Через минуты две на полковом дворе бил барабан. Рота выстраивалась на ученье.

— Смирно! — кричал Громыка. — Гусиным шагом… Марш!

Рота, по-птичьему выкидывая ноги, зашагала по двору.

— Подтянись! — рявкнул фельдфебель. — Стой!.. Рота стала. Началось учение по уставу воинской службы.

— Рядовой Пахомов! Два шага вперед!

Длинноногий нескладный рязанец отделился от рядов.

— Скажи мне, Пахомов, что такое штык? — спросил Громыка.

— Штык, — замялся Пахомов. — Штык и есть.

— Болван есть болван, — фыркнул Громыка. — Я это о тебе давно знаю. А ты вспомни. Что такое штык?

— Вспомнил, ваше благородие.

— Ну, что?

— Пуля — дура, а штык — молодец, ваше благородие!

— Сам ты дура! Будешь за это в казарме навоз чистить. Марш!

Пахомов шагнул назад в строй.

— Бомбардир Рудаченко! — выкрикнул Громыка. Плечистый воронежец вышел из колонны.

— Что такое штык? — повторил фельдфебель. Бомбардир весело улыбнулся.

— Штык есть холодное оружие для поражения неприятеля, — заученно отчеканил он.

Фельдфебель нахмурился. Он не любил в своей роте особенно способных.

— Так, — недовольно проронил он. — Ну, а что такое неприятель?

Вопрос был не по уставу, но задан начальством, и надо было отвечать.

У Рудаченко от замешательства даже запотела ладонь, приставленная к козырьку кивера.

— Неприятель — это, ваше благородие, враги, которые…

Дальше не хватило сил и воображения. В голове стоял шум. Громыка ехидно улыбнулся.

— А что такое враг? — допытывался он. — Я могу быть твоим врагом? А?

— Не могу знать, ваше благородие, — тяжело переводя дух, ответил Рудаченко.

Фельдфебель обрадовался.

— Не могу знать… А кто же за тебя знать должен? Вот погоди, турок брюхо пропорет, — узнаешь, кто враг. В караул на пять суток!.. Бессменно! Марш!

Рудаченко приставил ладонь к киверу и вернулся в строй.

Громыка удовлетворенно повернулся к барабанщику, скомандовал:

— Бить отбой!

Учение кончилось. Солдаты вернулись в казармы. Император Николай Павлович считал, что для армии достаточно муштры, маршировки и служебного устава. На обучение стрельбе им отпускалось по шесть патронов в год.

Срок военной службы длился двадцать пять лет. Поэтому в рядовые попадали большей частью крепостные крестьяне, которыми помещики почему-либо были недовольны. Отслужив, они возвращались домой стариками-инвалидами, непригодными к работе, и кончали свой век в бедности и нищете.

Казармы были тесные, сырые, грязные.

Начальство почти не заботилось о чистоте и о солдатской пище.

Защитники отечества спали на нарах, по которым ползали вши. В казармах всегда пахло прелыми портянками и потом.

И вот пришла весть о войне. Кое-кому из солдат она не казалась страшной. Война освобождала от громыкинских учений, а походное житье в наспех вырытых землянках или под открытым небом было куда вольготней казарменной жизни. В артиллерийских казармах рядовые после учения шумно обсуждали весть о войне. Уже давно ходили о ней темные слухи. Они доходили разными путями.

— Дежурил я третьего дня около офицерского собрания, — рассказывал один рядовой, — и разные интересные разговоры слышал. Говорят, война скоро будет.

— Все мы про то знаем, — хмуро прервал его седоусый артиллерист, перематывавший на ноге ветхую портянку. — А вот, как скоро это будет, вилами на воде писано.