Николай Кононов - Восстание. Документальный роман

Вновь лилась вода. Кто-то напевал нехитрую мелодию, и чуть позже к ней присоединялся хор. Сквозь весь этот гул доносился сердитый, выговаривающий кому-то голос. Прислушавшись, я узнал Воскобойника: «Конные, несколько тачанок, хромые, пешие, не мывшиеся, завшивевшие, с последней коркой в карманах — все собрались в лесу подсчитать, кто остался, и договориться, куда уходить. Решили два часа переспать и в полночь выступить, но проснулись от хлопков. Показалось, что сквозь кроны деревьев влетают черные птицы и бьются о землю. По лесу полз белесый дым. Ужас, мрак, удушье, дым резал горло. Многие ослепли и разбрелись в разные стороны, воя, а навстречу им опять пустили газ. Все, кому удалось сбежать, и так сходили с ума от темноты и грязи, от степей, через которые тащишься и, увидев вдали дома, ощерившиеся огнями, думаешь: кто там тебя ждет, что случится, убьешь ли сам, или выпрыгнет из стылых сеней тень с ножом. В селах же ненавидели всех — и нас, и красных. Мы видели эти глаза в окнах. Я понял: нас будут топить в крови. Никто ни о чем договариваться не станет, назад дороги нет».

Я разлепил ресницы. Ковалев направил свет фонаря мне в лицо, и память сама собой, своевольно стерла все шелестевшие голоса. Вскочив, я принялся медленно делать гимнастику, разминал ладони и растирал застывшие ноги. Была моя очередь дежурить. Ковалев заснул. Я не хотел ни спать, ни есть, и сознание мое заливал прозрачный, чуть тусклый свет. Из выжженной памяти поднимались вопросы, совершенно ясные мне теперь, но ранее недопонятые, задвинутые вглубь сознания. Что есть бытие? Физики пишут, что случился взрыв газа и образовалась Вселенная: небо, звезды, кометы. Ладно, а откуда взялся взорвавшийся газ? Нет, перебивали другие физики, это не так — не было ничего, антиматерия, а потом эта антиматерия схлопнулась, и произошел тот же взрыв. Хорошо, а откуда взялось «ничего»? Еще откуда-то — и так до бесконечности. Выходит, время и события ходят по кругу, ползают, как муравей по склеенной экспериментатором ленте? Да, но откуда сама лента, где было начало круга? С помощью наших чувств невозможно уместить в голове ответ на этот вопрос. Как можно представить, что все существовало всегда и ниоткуда не взялось. Воскобойник когда-то не смог ответить на вопрос об определении прямой — получается, если на ней нет точек, то она бесконечна; а если точка есть, то это уже не прямая; откуда же берутся прямые? Кто их проводит? Если кто стал прямую чертить, то все равно он откуда-то начал! Да, время и пространство устроены гораздо сложнее, чем нам мнится. Но даже если допустить, что время и пространство, как в истории с Нюрой и оршанской пересылкой, устроены нелинейно, все равно остается вопрос: как произошел мир? А если он всегда был, то все равно, кто его создал — и откуда этот «кто»? И так до бесконечности. Религиозники считают, что это бог, но к нему применяется тот же вопрос «Откуда он взялся, даже если существовал всегда?» — и все упирается в ту же ограниченность наших средств понимания. Постигнуть всю сложность отсутствия начала человеку невозможно. Количество существующих материй неизвестно, и это совершенно нам недоступно, иначе мы не были бы человеки. Самый нелепейший путь, который можно только придумать. Сколько написано шелухи, сколько философской несообразности, сколько лабиринтов различных наук — все это лишь загромождает человеческий мозг и отвлекает от отсутствия ответа на главный вопрос. И с чего бы нам, кстати, мочь на него отвечать? Космос безразмерен, бесконечен, а Земля — лишь крупинка, в чьих микроскопических зазубринах завелись мыслящие клетки. И вот одна колония клеток идет войной на другую. Или заражает лживой идеей свою территорию и силой помещает опасный для своего благоденствия вид плесени в резервации — и тот трудится ради выживания, туманной перспективы изредка наслаждаться и размножаться. Я был неправ и приписывал сероликим лишние свойства — они лишь живучие микроорганизмы, научившиеся пугать и эксплуатировать других, неорганизованных и неприспособленных, а вовсе не надмирные злые силы. Надо мной висели толщи пород, я был отъединен ими от своего прошлого, все, кого я любил, были уничтожены, и если даже миллионная часть рудного тела чуть сдвинулась бы, меня бы раздавило как мошку — но мне не было страшно. Ничего не могло быть страшно, кроме бесконечности. Мы с Антоновым и Ковалевым были клетками, которые рвались из-под земли на поверхность. Я догадался, чем всегда были сны — картинами несостоявшегося, фильмом о том, как бы моя судьба развивалась, если бы я выбирал действовать так, а не иначе. Здесь, в грязном штреке, где с каждым днем все сильнее воняло из отхожего места, я обнимал мир, ощупывал Вселенную, и это было не так уж нелепо — я знал, что эту всеохватность, соединенность со всем миром у меня отнять невозможно, и отныне стоял на ней. Поразмыслив, я понял, что если существует какая-то особая русская свобода, то выглядит она именно так.