Франсишь Ди Понтиш Пиблз - Воздух, которым ты дышишь

– Нет, – сказала я.

– А тебе хочется, чтобы она провалилась? – спросил Мадам.

Наши глаза встретились, мы уперлись друг в друга взглядами, как много лет назад, когда я просила о помощи. На этот раз первым отвел глаза Мадам.

– Даже если она забудет слова всех песен, это неважно, сама знаешь. Люди будут ее обсуждать. О ней еще долго будут говорить. Она лучшая в своем роде.

– И что это за род такой?

– Она настоящая звезда, мирового уровня, рождена и вскормлена здесь, в Бразилии. Может быть, люди ее за это ненавидят, но точно не забудут. Поэтому я ей завидую.

Мадам бросил окурок на пол и растер подошвой сандалии. Нагнул голову, снял с шеи patuá и настойчиво вложил кожаный мешочек в мою обтянутую перчаткой ладонь:

– Мы в расчете, девочка. Больше никто из нас никому ничего не должен.

Прежде чем я успела ответить, Мадам заговорил снова:

– На то, что в этом мешочке, вы можете записать очень много пластинок. Продать будет легко. Сделай что-нибудь для себя. Нет ничего дурного в том, чтобы хотеть что-то для себя. Нет ничего неправильного в том, чтобы взять то, что принадлежит тебе.

Я отодвинулась от стола:

– Мне пора. У меня концерт через несколько часов.

Люцифер кивнул.

– Мне бы хотелось быть там, смотреть на тебя, сидя за дальним столиком, как бывало.

Я вышла из ворот тюрьмы, села в такси, и оно быстро провезло меня через весь город, прямо ко входу в отель. В машине я сняла перчатки и потянула кожаные шнурки, стягивавшие patuá . В темном зеве мешочка сверкнул бриллиантовый кубик.

В первый раз я увидела его в рабочем кабинете сеньора Пиментела, на сахарном заводе, когда стояла рядом с Грасой, а сеньора просила разрешения отвезти нас на концерт в Ресифи. Я тогда понятия не имела, что такое музыка и почему сеньора решила, что нам необходимо ее услышать; мне хотелось положить сверкающий кубик в рот и посмотреть, растает ли он на языке. Как наивна я была, думая, будто что-то, чему предназначено пережить века, может так просто исчезнуть внутри меня, одной только силой моего желания. И вот, почти четырнадцать лет спустя, кубик тяжело лежит у меня на ладони.

Выйдя из машины у отеля, я не поднялась в наш пентхаус, а перешла улицу и направилась к пляжу. Каблуки увязали в песке. Прищурившись, я прошла между первыми пляжниками и добралась до пустой дорожки у воды. Кожаный мешочек с заключенным внутри него кубиком лежал в кулаке тяжело, как камень. Мадам Люцифер прав – я могу заложить этот кубик и получить пачку купюр. Достаточно денег, чтобы записать с Винисиусом несколько новых пластинок; достаточно, чтобы они помогли мне и дальше жить в Рио, в каком-нибудь пансионе, как когда-то; достаточно, чтобы не прийти на обратный рейс до Лос-Анджелеса. Я представила, как Граса сидит в самолете «Аэровиас» и не отрывает взгляд от иллюминатора, а я стою на берегу, наблюдая, как она уносится в облака.

Я размахнулась и швырнула мешочек в волны.

Клуб в Ипанеме был крошечный, но содержался в порядке: бутылки аккуратно расставлены за барной стойкой; столы и стулья новые, одинаковые, а не собранные кое-как отовсюду; сцена (если можно назвать сценой деревянное возвышение размером с двуспальную кровать) недавно покрашена черным. Запах краски еще держался, и владелец клуба открыл переднюю и заднюю двери, чтобы проветрить. Ни микрофонов, ни динамиков, ни розеток.

– Придется петь громче, чем в студии, – заметил Винисиус, когда мы изучали сцену.

Мы приехали рано, чтобы исключить всякие неожиданности.

– Мы же не орем наши песни, – сказала я. – Не так мы их писали. Они вроде как тихие.

– Значит, надо придумать, как петь тихо и в то же время громко.

Я кивнула. По спине стекал ручеек пота; если я не возьму себя в руки, то к концу выступления промокну насквозь. Я нашла стул в пустом баре и попросила у владельца выпить.

«Что наденешь? – спросила Граса, когда мы с Винисиусом еще только собирались. – Я не могу выпустить тебя на сцену как оборванку», – объявила она и, порывшись в моем чемодане, извлекла широкие черные брюки с атласными лампасами и блузу бежевого шелка. Потом потыкала мне в губы помадой и заколола волосы в элегантный пучок. «Вот, – сказала она. – Теперь ты сила, с которой придется считаться».

В присутствии Грасы я действительно чувствовала себя сильной, но ко второму стакану в Ипанеме помада смазалась, а пучок растрепался.

– Пора за сцену, – сказал Винисиус.

Начала стекаться публика. На эстраду поставили два стула. Возле одного на подставке пристроили гитару Винисиуса, на другом лежали коробок спичек и пандейру Кухни. Я не слишком хорошо играла на нем, но управлялась сносно. Кухня одолжил мне бубен, зная, что мне надо будет чем-нибудь занять руки.